Он вытер губы рукой, засмеялся.
— Вот тут, под ухом, — он тронул указательным пальцем свою шею. — Вот тут — ты пощупай-пощупай у себя… Тут такая мякотка есть. Ложбинка нежная, сильно чувственная. Вот тебе, к примеру, ножик туда если приставить, то на цырлах сучкой шёлковой танцевать будешь. Будешь-будешь!
То ли догадка, то ли предчувствие, что-то похожее на подступающую тошноту, накатило на меня. Генрих заметил, радостно ощерился. Каркнул мне в лицо:
— Смекаешь уже!
— Нет… — пробормотала я.
Он возбуждённо потёр ладони, большие и плоские. Чересчур крупные для его тщедушного тела.
— Она-то меня не узнала. Тогда, на квартире. А я — сразу. Хоть и прошло лет столько. Ты с какого года? Погоди-погоди, сейчас сам соображу… Сам…
— Нет! Заткнись, дрянь! Заткнись!
— Общага та, за Кожуховским рынком, она ж от медучилища — точно-точно! Милосердия сестрица — ага — платьице из ситца! Завалил её в том овражке, за мохнатку прихватил — она и потекла! Ух, сучка, как же хлюпала, как подвывала, паскуда!
— Заткнись!
— Говорил же! — Он радостно хлопнул в ладоши. — Ведь говорил! Гляди, какие хитросплетения, а? Как в книжке! Вот тебе фабула, вот тебе сюжет и интрига! Девочка ищет отца — ха! Похлеще Достоевского выйдет или этого, как его там…
Он вцепился пальцами в подлокотник кресла. Хотел встать. Вытянул руку, пытаясь дотянуться до меня.
— Ведь знал, что придёшь! Чуял! Всю ночь ждал!
— Нет! Нет-нет! Заткнись, мразь! — я замахнулась молотком. — Заткнись!
— Кровинушка-а-а! — фальцетом завыл он, скалясь.
Ему удалось выпрямиться, в руке что-то блеснуло — откуда у него серп? Тонкий стальной серп, просто как месяц на небе. Шишел-вышел из тумана, вынул ножик из кармана… Буду резать, буду бить! Месяц! Я загипнотизировано пялилась на сияющую сталь.
Старик с неожиданной прытью выбросил вперёд руку с серпом, крутанулся всем телом — лезвие просвистело у меня под самым подбородком. Я дёрнулась, пытаясь увернуться. На секунду кругом всё побелело, ослепительно, до рези. Но только на миг. Рукой я схватилась за горло, ожидая крови, жуткой раны. Ничего там не было — ничего. Вот был бы номер, если б он меня ещё и зарезал, вот умора! За спиной страшно заорал Америка. Низким, грудным ором, как кричат сумасшедшие.
Генрих размахивал серпом и тоже орал.
— Кровинушка! С тобой буду! До последнего вздоха вместе теперь! Я и ты… До могилы! Я в тебя, миленькая моя, влезу — в нутро твоё, в печёнку-селезёнку, в душу твою! Мы с тобой до самого конца теперь будем, до самого донышка, до…