.
— Они украли мозг Спока, пап! — при появлении отца она явно забеспокоилась.
Повезло Споку, — подумал Смит. Он вспомнил этот эпизод.
— Не волнуйся, милая. Думаю, Боунс спасёт его, — утешил он дочь.
Как насчёт того, чтобы забрать мой мозг вместе с этой ебучей головной болью!
— Надеюсь, они поймают тех, кто свалил это дерьмо, — проворчал Смит жене, которая, как обычно, готовила ужин в их «Jenn-Air». — Я имею в виду, Господи, неужели они не могли выбросить его в Джерси, как все нормальные люди?
— Я уверена, что они поймают их, дорогой, — заверила его Мари. — Так почему бы тебе просто не расслабиться?
Когда Смит сел за стол, Мари подошла и потёрла ему виски.
— Не будешь сегодня наблюдать за птицами, дорогой?
— Не-а, — ответил Смит, сглатывая чувство вины, словно ком мокроты.
— Как твоя головная боль?
— Ну… — Смит замолчал. Он же не говорил ей о своей головной боли. — Откуда ты знаешь, что у меня болит голова?
— Ты сам сказал.
— Разве? — засомневался Смит.
— Сегодня днём, когда ты мне звонил. Ты что не помнишь? Ты звонил мне, чтобы спросить, не приезжал ли кто-нибудь по поводу того контейнера, и я сказала тебе, что здесь полиция и люди из «ЕРА»…
— Да, точно, — вспомнил Смит — Я помню. Извини, просто эта боль убивает меня. Я весь день не в себе из-за неё.
Ему было нелегко из-за своего хобби. А любовь Мари, её забота о нём заставили Смита чувствовать себя ещё хуже. Пятнадцать минут назад я позволил блондинке отсосать мой член, а она даже не дала мне кончить… что сo мной было не так?
Дары его жизни были слишком очевидными для него. У него есть любящая жена, милая маленькая дочь, дом.
Но, Мари никогда не будет выглядеть, как фотомодель в купальнике, с её грудью, не такой большой, как у Донны, ее задница немного обвисла, и она стала немного шире в талии. Но… она любит его, несмотря ни на что. Она подарила ему прекрасную дочь и замечательную жизнь. Она была настоящей, и ее любовь была искренней. Разве должно ещё что-то иметь значения для него? Ведь девушка, живущая по соседству, была просто хорошенькой, в каком-то смысле птицей, черношеим синим соловьём, не более реальной для Смита, чем августовский разворот «Пентхауса».
Чувство вины тут же обрушилось на него, как обвал в шахте.
— Мари?
— Да, дорогой? — она всё массировала, и массировала. — Что?
Смит вдруг чуть не расплакался.
— Я… я… я…
— Дорогой? Так что?
Боже мой, — понял Смит:
— Я люблю тебя.
— Я тоже тебя люблю, — ответила Мари.
— Нет, нет, я имею в виду… — Но что он имел в виду? — Я хочу сказать, что действительно люблю тебя.
Голос Мари, казалось, исказился. Её пальцы блуждали по его вискам.