Хотя, мог ли вообще быть удачным день, который начался с разговора с Хованским? Нет, не просто с разговора, а с такого разговора. Илья отхлебнул еще кофе и поморщился. Интересно, почему вообще называют разговором вариант общения двоих людей, при котором один сидит молча, уставившись в пол, а другой бегает кругами по кабинету и непрерывно орет, причем с каждым кругом его вопли становятся все более яростными? Где-то слева один из коренных зубов недовольно заныл, посчитав сладкое горячее месиво непосильным испытанием для своей нервной системы. Лунин потер щеку, пытаясь успокоить недовольного, и отставил чашку в сторону. Зуб тут же притих, очевидно надеясь на дальнейшее благоразумие своего хозяина. Вот если бы Хованский мог так же быстро успокаиваться, Лунин хмуро взглянул на почти полную чашку кофе. Идти через весь длинный, полный приоткрытых дверей и любопытных взглядов коллег коридор, чтобы вылить кофе в раковину и сполоснуть чашку, Илье не хотелось. А что он мог ответить Хованскому? Сказать, что дело будет непременно раскрыто? Если не в этом году, то непременно в следующей пятилетке? Взяв со стола чашку, Илья подошел к окну, воровато оглянувшись, быстро повернул ручку и распахнул створку. Черная жижа, прямо в воздухе смешиваясь с белыми и пушистыми хлопьями, полетела вниз и исчезла из виду. Илья захлопнул окно и улыбнулся своему отражению, пытаясь хоть как-то подбодрить уныло глядящего на него заоконного Лунина. А вот эти крики? «Что, звездой себя возомнил, маньяколов хренов? Все, закатилась звезда твоя. Нет ее больше!» Вот к чему это было? Уже прошло больше года, после того как Илья вернулся из командировки в Засольск, но ни тогда, ни потом звездой он себя не чувствовал. Более того, воспоминания о той поездке порой заставляли Лунина надолго замереть в глубокой задумчивости, результатом которой неизменно был всего лишь очередной глубокомысленный вздох.
Надо было, конечно, молчать и дальше, может, тогда Хованский быстрее бы успокоился. И дернуло же его так громко пробубнить себе под нос эти, невесть откуда пришедшие ему на ум, стишки:
И тут же на смену погасшей звезде
Гляди, в темном небе зажглись новых две…
Эти две не несущие глубокого сакрального смысла строчки заставили начальника управления замереть на месте и некоторое время с брезгливым любопытством разглядывать подчиненного, после чего Хованский вновь заметался по кабинету, предоставляя Лунину возможность беспрепятственно ознакомиться со всем накопленным за годы безупречной службы богатым словарным запасом генерал-майора. Только теперь к многочисленным нелестным и не всегда цензурным эпитетам добавилось еще и звонкое, хлесткое: «Мандельштам вшивый!»