«Циничный ты все же человек, Стефан», — пожурил его я.
«Да не сказал бы. Среди тех, с кем приходится общаться, я просто невинная овечка с очень наивными взглядами на жизнь».
На том и решили — ждать утра. Однако с рассветом, который видеть мы не могли, а лишь ориентировались на мои внутренние часы, события стали развиваться совсем не так, как мы себе представляли.
Дверь распахнулась, и в камеру тут же вбежали четверо гвардейцев. Сделалось тесно, да еще двое из них подхватили Стефана под руки и впечатали его в стену. Двое других остались охранять изломанное, но все еще дергающееся тело одержимого.
Вслед за дуболомами в помещение вступил незнакомый священник немалого сана. Высокий, крепко сбитый, с яростно горящими на грубом лице глазами. Он удостоил корчащегося демона одним лишь взглядом, после чего уставился на Стефана.
— Ты его? — спросил он, выдержав паузу.
— Я, — не стал отпираться подопечный. И, не удержавшись, добавил: — Тут ведь больше никого нет.
— И отца Василия тоже ты?
— Он мертв? Как умер?
— Подозреваю, что тебе это прекрасно известно. Яд. Ты его отравил по дороге к Новгороду.
Священника звали Кириллом и был он ревнителем, а также учеником и помощником отца Василия. Все это объясняло его гнев, который он выплеснул, едва вошел в камеру, но не пролило ни капли света на причину назначения Стефана главным подозреваемым в убийстве викария. Впрочем, мне даже вмешиваться не пришлось — мой подопечный за словом в карман не полез:
— Отравил? — с нескрываемым сомнением произнес граничник. — Ты, брат, обвиняешь меня в том, что я отравил отца Василия по дороге к Новгороду?
— Да!
— Даже опустив тот факт, что во время пути я к нему не приближался, зачем бы мне это делать?
— Стоит ли искать здравый смысл в поведении человека, который предал Церковь и якшается с нехристями и колдунами!
Запальчиво произнесенная фраза многое сказала мне о ревнителе Кирилле. В частности, то, что в планы своего патрона он не был посвящен, и понятия не имел, зачем викарий отправился лично встречать какого-то там бродяжника. Однако, первую часть отчета, ту самую, которую я оставлял гданьскому инквизитору, он изучал, иначе бы откуда ему знать про нехристей и магов?
— Вы тут совсем за стенами Святого города на чистоте помешались, — Стеф только что под ноги священнику не плюнул. — Стоит порой в реальный мир выходить… брат.
Лицо ревнителя покраснело, хотя и до этого свидетельствовало о крайней степени раздражения, губы поднялись, обнажая зубы.
— Да как ты смеешь! — выдохнул он. — Я на Москву ходил!
— Это аргумент, конечно, — Стефа эта демонстрация совсем не напугала. Напротив, он сделался еще спокойнее, чем прежде. В голосе его появились интонации, которые больше подходят сельскому батюшке на исповеди, чем арестованному непонятно за что Стражу. — Только… ты же помнишь, что гнев — это грех? А раз помнишь, да к тому же ветераном московского похода себя называешь, так не лай на меня попусту. Если обвиняешь в смерти викария — допрашивай. Только делай это по уставу.