Кирилл был из бродяжников, только из другого крыла. Не храмовым служкой карьеру делал, а в поле, на фронтире. Прошатался большую часть жизни по окраинам христианского мира, а то и за его пределами, и лишь совсем недавно стал церковным чиновником. Вполне возможно, что отец Василий из него преемника готовил. А что? Сан у него подходящий, ревнители по линии черного духовенства проходят, так что он вполне мог претендовать на епископское звание и должность викария. Из полевиков да на вершину иерархии — вот тебе и причина для преданности и искреннего горя.
Или — убийства. Тоже мотив, кстати, не стоит его со счетов сбрасывать. Он мог сам патрона своего отравить, чтобы быстрее продвинуться, да и вообще — оказаться тем человеком — человеком ли? — который одержимого в камеру Стража направил.
Нет, с последним я, пожалуй, перегнул. Стеф одержимых видит, а раз молчит, значит, в этом плане все в порядке с нашим ревнителем. Но не сбрасывает со счетов его властолюбие. В конце концов, чтобы от Господа отречься и на службу демонам встать, не обязательно быть одержимым.
Боже мой, как же все запутанно стало в последние дни! И братьям веры нет, и иерархам! Куда катится оплот Божий на земле, во что превращается?
— Чем конкретно ты мне можешь помочь? — после долгого молчания молвил, наконец, Кирилл. То есть он всерьез вознамерился взять Стража под свою защиту, теперь лишь окончательную уверенность обрести желает.
— Много чем, — проговорил Стефан, тоже почувствовавший настроение ревнителя. — Я одержимых могу видеть, например.
Глаза священника округлились, когда он посмотрел на моего подопечного. Он моментально сложил все разрозненные данные, которые крутились у него в голове, но никак не могли сложиться в понятную картину. Бурная деятельность викария перед отъездом, его смерть, Страж, столкнувшийся с Высшим демоном и выживший после этого. Еще множество крошечных фактиков, о которых я не знал, но которые вполне укладывались в общую концепцию.
Он ничего не произнес, только губами двинул так, что они сложились во вполне определенное слово. Стефан кивнул, одновременно пожимая плечами, как бы соглашаясь с утверждением ревнителя и давая понять, что не все так просто.
— Тогда все понятно, — подытожил священник эту пантомиму. — Все сразу обретает смысл.
Он снова замолчал на некоторое время, повернувшись к реке, а потом, не оборачиваясь, произнес:
— Ты должен все мне рассказать, брат Стефан. Все. Даже то, о чем с отцом Василием уговорились молчать. Я понимаю, что для этого ты должен мне поверить, а это непросто. Тебе, поди, со всех сторон враги мерещатся, и я в том тебя винить не могу. Но если у нас с тобой откровенности не будет, то и дальше говорить не о чем. Я отойду от тебя, более в смерти викария обвинять не буду и даже в подозреваемых числить не стану, но и ты от меня помощи не жди. Сам с Трибуналом объясняйся.