Брижит все еще старалась не встречаться со мной глазами. Отец шагнул ко мне. Я открыл было рот, чтобы его расспросить, но он вскинул руку:
– Все в порядке, Колен, мы в кругу семьи. Все вопросы потом, сейчас есть более срочные дела. – Он повернулся к освещенной карте: – Это план подземелий острова. Больше десяти лет поисков, исследований. Иногда метр за метром. Единственный в своем роде план.
Я все же спросил:
– Ты прятал его у нотариуса?
– Да.
Тьерри приблизился к нам. Он то и дело оборачивался, беспокойно всматривался в коридор, поглядывал на часы. Отец тоже заметил его нетерпение.
– Колен, у нас мало времени, ты должен сосредоточиться. Этот план приведет нас к Безумству Мазарини.
Опять этот проклятый клад! Только он их всех интересует.
– Монахи-бенедиктинцы веками прокладывали ходы под островом, – продолжал отец, – это настоящий лабиринт. Смотри…
Я наклонился над столом с картой. Отец ткнул в метку на пожелтевшей бумаге – красный крестик.
– Посмотри сюда, Колен. Вот здесь и спрятаны сокровища. Безумство Мазарини. В самом сердце лабиринта. – Рука отца легла на мое плечо. – Нам недостает лишь одной детали, Колен. Одной подробности, которая известна только тебе. Подробности, которую только ты можешь вспомнить.
Я послушно закрыл глаза. Опять это пресловутое воспоминание, запрятанное в моей голове.
Подробность? Что за подробность?
Тот самый последний обед? Крики. Папина рука. Его обручальное кольцо. Его рука подносит стакан с вином ко рту. Его лицо, когда он наклонился ко мне. Его лицо!
Нет…
Газовая лампа отбрасывала гигантские тени на своды и опоры, искажая фигуры взрослых, превращая их в монстров из кошмара.
В моем воспоминании склонившийся надо мной человек был моим отцом, я это знал точно. Но у него было не лицо моего отца. Это было не лицо человека, стоящего со мной рядом, не лицо человека с фотографии, где мы с ним и с мамой стоим перед аббатством, десять лет назад. Брижит поставила этот снимок у моей кровати через несколько дней после смерти моего отца. Мне было шесть. Всего шесть. И это лицо с фотографии впечаталось в мою память. Никто не мог подменить это воспоминание другим.
И все же…
Сейчас в памяти всплывало совсем другое лицо, ко мне наклонялся другой человек, незнакомый мне, – человек, которого я увидел на листке «Островитянина». Это он прошептал мне на ухо: «Колен, я открою тебе великую тайну».
Нет!
Я открыл глаза. Я больше не хотел вспоминать. Я сходил с ума.
– Мне очень жаль… я не могу, – с трудом выговорил я.
Мне не удалось произнести «папа».
– Надо, Колен. – Голос отца прозвучал строго, даже жестко, как тогда, в сарае.