— Да, да, заночуем!
— Придется, — вздохнула Здися. — Вы же видите, что папа… — Она замолкла, сдерживая слезы.
Всегда, почти всегда так получалось, когда они сюда приезжали. Борис с Матеушем или уходили с ружьями в лес и не возвращались допоздна, или же пили водку, боролись и вспоминали все время одни и те же скучные истории из прошлого, казавшиеся им яркими и интересными. Здися никак не могла этого понять. У нее у самой не было братьев и сестер и, следовательно, не было общих воспоминаний. Иногда она завидовала Борису, что у него брат, который любит его и понимает, но чаще всего эти встречу не вызывали у нее никаких других чувств, кроме досады. Здися не раз уже давала себе слово не ездить сюда больше, но потом все же уступала не столько уговорам Бориса, сколько просьбам девочек, обожавшим поездки к дяде в Демболенку. И она ехала, хотя знала заранее, что ничего приятного ее здесь не ждет, что возвращаться будут поздно и ей вдобавок придется вести машину, поскольку Борис наверняка напьется.
Лесную тишину нарушил звук выстрела и прокатился таким широким эхом, что трудно было понять, в какой стороне стреляли.
— Папа стреляет.
— А может быть, дядя?
— Ведь это, девочки, в лесу, а не дома, — успокоила их мать, сама не очень веря своим словам. Кто знает, не исключено, что Борис или Матеуш вздумали пострелять. За десять лет жизни с Борисом Здися так и не сумела привыкнуть к оружию и всегда опасалась несчастья, особенно когда муж был под хмельком. Она невольно прибавила шагу. Когда они вышли на дорогу, до них донеслась протяжная песня Бориса:
Гей! Там любили-и-и, да-а-а.
Гей! Там любили-и-и, да-а-а.
Там любили молодого казака-а!
— Ну, девочки, кто поет? — спросила Здися. — Папа или дядя?
— Артис-с-ст! — прошипела Эва и громко рассмеялась, довольная собственной остротой, а Здися неожиданно почувствовала досаду и смущение.
— Конешно, артишт, — сказала Магда, — худошник, — забавно прошепелявила она.
Матеуш приготовил ужин, но Борис есть отказался, вышел во двор и продолжал петь, правда, уже не так громко. Здися тоже не притрагивалась к еде, песни расстроили ее вконец; почему-то всегда, когда Борис заводил свои странные песни, ее охватывала какая-то непонятная тревога, дурные предчувствия, хотелось плакать, кричать, ругаться. Девочкам же пение не мешало нисколько, они весело шутили с дядей, смеялись. Наконец все поужинали, Здися увела дочерей наверх, в маленькую комнатку для гостей, уложила спать. Пение прекратилось, и сама Здися тоже мгновенно заснула.
Едва забрезжил рассвет, Борис с Матеушем сели в «вартбург». Чем раньше они приедут в Слотынь, тем лучше, застигнут вора врасплох и тот уже не сможет отвертеться.