Наконец повалил густой снег, из кино не видно противоположного края площади, которая пуста, как ночью, зал набит до отказа, балкон как будто трещит, надо надеяться не рухнет, если бы кто-то подпилил столбы, кто-то из людей покойного президента Блеска, то это был бы вполне остроумный способ сорвать митинг. Кароль с минуту верил даже в такую возможность и дольше, чем следовало, присматривался к трещавшему балкону; ему почудилось, что в давке мелькнуло чье-то знакомое лицо, высунулось из-за чьей-то спины и снова спряталось; Кароль смотрел на то место, дожидался нового появления этого лица, но больше оно не показалось, теперь он уже знал, что это не хороший знакомый и не забытый друг или какой-то давнишний случайный попутчик, с которым приятно встретиться, та неопознанная физиономия принадлежала человеку, который непременно хотел укрыться от его взгляда, вынужден был от него прятаться, — и тут Кароль напряг всю свою память, чтобы разгадать таинственное лицо, но из этого ничего не получилось, пришлось сдерживать дрожь в руках на обвитом кумачом пюпитре; когда услышал собственный голос, отдающийся эхом под высокими сводами, он был совершенно спокоен; говорил короткими фразами, подчеркивая сказанное правой рукой, сжимая ее в кулак, выставляя вперед указательный палец; Кароль был хорошим оратором, Смоляк поздравлял его после каждого выступления, и он любил ораторствовать, стыдно признаться, но в далеком детстве тайком мечтал стать ксендзом и произносить проповеди, во время которых плачут коленопреклоненные женщины; сейчас, в зале ступольненского кино, он не пытался растрогать до слез своих слушателей, но разошелся, как прирожденный трибун, модулировал голосом и с удовлетворением замечал, что люди слушают с растущим вниманием, он перестал поглядывать на балкон, забыл о том, что балкон может рухнуть; когда дошел до предательской роли реакционного подполья и, словно бы ища контраста для содержания слова «подполье», поднял взгляд, опять мелькнуло якобы знакомое лицо, но Кароль не дал себя сбить с толку, понизил голос и оперся локтями о красный пюпитр; тут грохнул выстрел, вместе с грохотом Кароль расслышал, как у него за спиной осыпалась штукатурка. «Это он, — вдруг осенило его, — ночной ротмистр». Кароль отскочил за деревянную колонну, но второго выстрела не последовало, только у входа поднялся крик, гомон, люди бросились бежать, перегоняя друг друга, и тогда Кароль закричал, до предела напрягая голос:
— Граждане, не бойтесь, не устраивайте панику!
Но никто его не слушал, поблизости мелькнуло потное лицо Смоляка, Кароль крикнул ему: