Стук в дверь.
— Здесь проживает Бартоломей Новак?
— Пан Болеслав Новак, — поправляет болтливая соседка, а маленький заика поддакивает.
— Бо-лес-лав? Все равно, разрешите войти.
Это был Модест во всем своем великолепии, высокий и плечистый, похожий на помещика или ксендза, с обманчивой улыбкой, словно приклеенной к бесцветному лицу.
— Привет, родственничек, сколько лет, сколько зим!
— Такая же ты мне родня, как дьявол господу богу.
— Не плохо сказано. Но ведь прежде чем взбунтоваться, дьявол состоял в родстве с господом богом. Не так ли?
— Зачем пришел?
— Выпить с тобой. Водки.
И Бартек послушно выставил бутылку.
— Живешь как у Христа за пазухой.
— Живу.
— Разлагаешься.
— Вовсе нет, напротив. Женюсь.
— Вот здорово. Покойник женится.
— Глупая шутка.
— Возможно.
— Так не шути глупо.
— Не буду. Я пришел не шутить. Родина зовет тебя.
— Какое дело родине до покойника?
— Глупая шутка.
— Я достаточно сделал для родины. Больше, чем ты. Отвяжись. Оставь меня в покое.
— Хочешь переждать, пока коммунистов божий гнев покарает. Так, что ли? Это тебе не к лицу.
— На что ты рассчитываешь, на что?
— На твое участие в борьбе.
— На своих руки не подыму. Не старайся, такого патриота из меня не сделаешь. Уже однажды пытался, уговаривал меня стакнуться с Богуном.
— Это не совсем так.
— Дело не в деталях. Послушай. Ты глубоко ошибаешься, полагая, что я изменился…
— Ты изменил имя.
— Могу и фамилию. Но не изменю тому, за что сражался.
— Доблестный дезертир.
— Заткнись, Модест, закрой пасть. Иначе я тебе ее закрою свинцом.
— В твоей кондукторской сумке дерьмо, а не пушка. Брось скрежетать зубами, побереги зубы. Еще пригодятся кое-кого укусить.
— Говорят тебе, сам кусай.
— Подумай хорошенько, Бартек. Болеслав.
— Не о чем мне думать.
— А может, есть? Пожалуй, есть. Не так сложно разъяснить работникам госбезопасности, кем в действительности является Болеслав Новак, офицер, не явившийся в свою часть. Возможно, они вовсе не брали тебя в оборот? Возможно, ты был у них на жаловании? А теперь ищешь тихого уголка. Ну?
— Чего хочешь? Чего ты конкретно хочешь?
— Готовится референдум.
— Я могу не голосовать.
— Легко хочешь отделаться. Ты думаешь, что речь идет о твоем паршивом голосе.
— Ты шантажируешь меня, я должен шантажировать других. Ты думаешь, что это что-либо даст. Одно меня поражает. Я понимаю, я могу понять, тебе не нравится красная республика, вы хотите другого порядка, чтобы, например, не отбирали земли у помещиков; я понимаю, в это можно верить. Но как можно верить в то, что мы, что ППР, — поправился он, — коммунисты отдадут власть, будто эту власть можно выбить из рук палкой, выстрелом из-за угла, как можно в это верить?