К нам в палату внесли еще одну койку и задвинули в угол между раковиной и вешалкой, койку занимает молодой ксендз, которого часто навещают верующие женщины, приносят цветы, подолгу беседуют шепотом. Ксендза это раздражает и утомляет, но он старается не подавать виду и правильно делает. Человек, даже если он болен, не должен расстраивать других, особенно когда дело касается религии, всех этих туманных, но чрезвычайно важных метафизических чувств, экстазов, откровений и желаний. Эти бабы уходят отсюда в каком-то приподнятом настроении, это видно по их сияющим и вместе с тем сосредоточенным рожам, чувствуется, что они выросли в собственных глазах и будут какое-то время не только довольны собою, но и приветливее с окружающими: с мужьями и детьми, если они у них есть, и мало ли с кем еще. И я тут разделяю мнение ксендза, хотя ни разу не говорил с ним на эту тему, а сужу лишь по его поведению. Он прав, считая, что не всегда назойливость есть просто назойливость, иногда за ней кроется потребность самоутверждения.
Ксендз говорит, что ему знакомо мое имя и творчество, он культурный человек, в полном смысле слова современный священник, далекий от позы посланца божьего. Эту позу, причем очень ловко и умело, он принимает тогда, когда его осаждают шепчущие бабы, сразу же после их ухода он берется за книги и газеты. Я с удивлением обнаружил, что ксендз изучает оккультные сочинения, главным образом на немецком языке, и спросил его, совместимо ли то, что он с таким интересом читает, с его взглядами и профессией, кажется, слово «профессия» его все же немного обидело; он ответил уклончиво, что есть много вещей, заслуживающих того, чтобы их изучать или, по крайней мере, иметь о них представление. Потом он гадал мне по руке, вернее, разгадывал мой характер и сказал, что у меня, должно быть железный характер, иначе я бы уже давно плохо кончил, ибо линии моей руки не сулят ничего хорошего, сплошные трудности, причем все гамлетовского масштаба. И еще он добавил, что я, как последовательный материалист, разумеется, не воспринимаю всерьез его хиромантию, так же, как и он сам, хотя по совершенно иным причинам. Пусть это глупо, но я получил удовлетворение от своего портрета, увиденного глазами хироманта. Трудности — еще бы! Я их называю перманентным невезением. За что бы я ни взялся, все кончается неудачей, начиная с похода за Боргардтовым золотым руном, выскользнувшим у меня из рук, к величайшему отчаянию моей бедной мамы. Я уверен, что, возьмись за это кто-нибудь другой, все обернулось бы иначе, ведь были случаи, когда бывшие выселенцы получали во владение хозяйства, оставшиеся от немцев. Но у меня, разумеется, ничего не вышло. Или теперь, я навлек беду не только на себя, но и на Матеуша, сделал его уголовным преступником, исковеркал ему жизнь и уж, во всяком случае, испортил карьеру — клеймо преступника пристанет к нему навсегда. А Камлей? Его бы несомненно назначили архитектором города, если бы я за него не хлопотал. Камлей от этого ничего не потерял — что такое для него должность главного архитектора в провинциальном городе, — потерял я, нажив себе врагов, которых мне и без того хватало. Нет, нельзя сказать, что я родился под счастливой звездой, а ведь даже последовательному материалисту, как называет меня ксендз, нужна в жизни крупица счастья. Конечно, могло быть еще хуже, мы могли оба погибнуть в этой аварии. Или я мог родиться с каким-нибудь половым извращением, как тот больной из девятой палаты, который без конца вызывает к себе медсестер и каждый раз, словно невзначай, оголяет что надо. Мне об этом рассказывала Ната, неумело целуя меня своим широко раскрытым ртом, и очень жалела его. Такие люди действительно заслуживают самого глубокого сочувствия, ведь они лишены того, что дано любому человеку, любому животному — лишены возможности полового удовлетворения и вынуждены платить за иллюзию величайшим унижением. Любопытно, что в деревнях не бывает случаев такого извращения. Я пробовал говорить об этом с профессором, но он ответил, что это вообще не проблема, не социальная проблема. Ната, целуя меня своим раскрытым ртом, в промежутках между поцелуями говорила, что это дьявольские шутки природы и тут ничего не поделаешь.