Когда его ввели в зал суда, он, прежде чем сесть на скамью подсудимых, поискал глазами столик с вещественными доказательствами и сразу же увидел его; обреза на нем не было, только пружинный нож, которым он пользовался для свежевания дичи, такой нож может иметь каждый, это еще ничего не доказывает; две ржавые гильзы — где они могли их найти? Но это тоже ничего не доказывает, он не обязан бросать в пруд или нести в милицию какие-то дурацкие гильзы, валявшиеся еще с войны; обрез не достали с илистого дна Желтого пруда, это не так-то просто, даже водолаз запутается в водорослях, но он, Феликс, достанет его, найдет способ, лишь бы ржавчина не слишком проела. Феликс несколько раз спрашивал у адвоката, нашли ли обрез, но тот все твердил, что это не самое главное, что это и вовсе никакого значения не имеет. Однако для Феликса Туланца это было очень важно с точки зрения не только далекого будущего, но и сегодняшнего дня.
Он никогда еще не был в суде и не ожидал такого церемониала, ему показалось странным, что каждый, кто принимается судить чужие грехи именем бога или именем закона, надевает мантию или сутану, ксендз в исповедальне и представители гражданского правосудия тоже, разница лишь в том, что ксендз вершит суд втайне, люди могут смотреть, но ничего не слышат, не знают, в чем дело, и это, безусловно, разумнее — судить и назначать наказание без свидетелей. Свидетелей Феликс в зале суда не обнаружил: ни того, что ходил по лесу в тирольской шляпе, ни его товарищей, он удивился, не зная, что свидетелей вызывают по одному, по очереди, испугался, что из-за отсутствия свидетелей суд не состоится. Но суд начался, и Феликс слушал рассказ прокурора о своем преступном облике; по словам прокурора, он, вместо того чтобы заниматься хозяйством и добиваться высоких урожаев, что является первейшей обязанностью любого крестьянина, занимался браконьерством и наносил таким образом народному хозяйству двойной ущерб, во-первых, истребляя дичь и, во-вторых, запуская хозяйство. Действительно, скоро уборка, после смерти отца и его ареста жене приходится одной управляться, он бы не запустил хозяйство, если б его здесь не держали, пусть его выпустят — уж он им докажет. Надо бы перебить прокурора, прервать его проповедь и высказать им все это, но Феликс молчал, так как не принадлежал к людям, которые говорят, когда их не спрашивают, он ждал своей очереди, сначала спокойно, равнодушно, больше думая об уборке урожая, чем о словах прокурора, — ему за это платят, вот он и болтает, много и громко, рассказывает отчасти то, что было в действительности, а отчасти собственные выдумки, пусть с ним спорит адвокат, а не Феликс, ему тоже за это платят, но только не казенными деньгами. Адвокат заверил его, что если даже его приговорят к тюремному заключению, то суд удовлетворит просьбу об отсрочке и отпустит Феликса домой на время уборочной страды, государство ведь заинтересовано в том, чтобы урожай не пропал. Феликс верил адвокату и спокойно думал об уборке.