Росси округлил глаза и засмеялся ему в лицо.
— Вы хотите, чтобы вам заплатили?.. За что?
Поднимавшийся по лестнице чиновник замедлил шаг, чтобы не упустить ни одной фразы, которая позже могла бы стать сплетней. Винченцо пронзил его взглядом, и тот посеменил прочь.
— Как представителю Королевского банка, мне положена месячная компенсация в шесть унций за предоставленные услуги и за содействие в операциях по регистрации, — произнес он тоном человека, объясняющего простую вещь дураку. — Я могу получить их, только если вы не откажете в любезности подписать документы. Вам ясно, или лучше нарисовать вам картинку?
Росси, стоявший на две ступени ниже, поднялся и произнес ему в лицо:
— Даже не думай об этом.
Отрезал как бритвой, и Винченцо не нашелся с ответом.
— Ты не знаешь, чем занимается торговый представитель, — громко продолжал Росси. — Пусть у тебя будут хоть все деньги мира, но ты не знаешь, что значит работать на государство, в государственном учреждении. Тебя интересует одна торговля, а государство приносит пользу только тогда, когда не мешает тебе в твоих делах… Я не ставлю тебе это в упрек, но перестань упорно делать то, чего делать не можешь. — Он ткнул в него пальцем. — Объясню тебе кое-что: мир не вертится вокруг виа Матерассаи, твоих пароходов и займов.
— Я занимаюсь тем, чем умею. — Винченцо отстранил его палец. — А ты какого черта указываешь, что мне делать? Думаешь, я не знаю, что ты обязываешь меня являться в присутствие нарочно в те дни, когда приходят мои корабли и мне надо быть в конторе? Или устраиваешь совет, когда я в Марсале?
— Ты годами твердишь одно и то же в свое оправдание. Правду мы оба хорошо знаем. — Росси поднялся еще на одну ступень, встав напротив и как будто собираясь уйти. — У тебя есть защитники благодаря твоим деньгам, но у меня есть гордость и ответственность за то, что я делаю. А тебе даже не известно, что это такое.
— Я свою службу выполняю, и ты мне должен заплатить.
Росси спокойно посмотрел на него.
— Нет. — И ушел.
Впервые за многие годы Винченцо оказывается в полной тишине. Он начал письмо, которое комкает сейчас в кулаке, но не смог найти слов, чтобы закончить его.
Фразы выражали слишком много или слишком мало, выражали возмущение и требовали признания его заслуг, хотя хватило бы одного-единственного верного слова: ненависть. Да, ненависть к тем, кто продолжал считать его разбогатевшим, мелким, неотесанным мужланом. Он, если можно так сказать, наслаждался своим умением быть неприятным и тем самым подтверждать их предвзятое мнение. Все равно они никогда его не изменят.