.
М. Элиаде писал, что первобытные земледельцы, понимая свою ответственность за процветание растительного мира, подвергали мучениям жертвы, приносимые Богам для увеличения урожая, предавались сексуальным оргиям и каннибализму, охотились за головами врагов. Все это проникнуто трагической концепцией существования и является результатом религиозной оценки мучений и насильственной смерти. Миф об убиваемом Боге заставлял человека смиренно принимать свой смертный, земной, плотский удел. Человек обречен убивать и работать, чтобы иметь возможность прокормить себя. Поняв, как он представлял себе, язык животного и растительного мира человек открывает религиозный смысл во всем, что его окружает и что он делает. Но это обязывает его принять жестокость и убийство как неотъемлемую часть своего существования. Конечно, жестокость, пытки, убийства характерны не только для людей примитивного общества. Они встречаются на протяжении всей истории и иногда в масштабах, превосходящих то, что было известно архаическому обществу. Разница заключается в том, что для примитивных обществ такая жестокость имеет религиозную значимость и строится по сверхчеловеческим моделям.
Все это в целом не вызывает сомнений, но с позиции психологии и криминологии нуждается в серьезных дополнениях. Если полностью следовать М. Элиаде, то выходит, что человек архаического общества совершенно не похож на современного, поскольку существенно изменилась его психологическая природа, полностью сменились мотивы поведения. Если в прошлом он мучил и убивал по религиозным мотивам, то сейчас его заставляют так поступать иные стимулы. например корыстные. В примитивных обществах (по М. Элиаде) он прочно связан религиозно-идеологическими путами и даже не помышляет об их разрыве, это даже не приходит ему в голову. Выходит, что в его насильственных действиях нет или почти нет ничего индивидуального, субъективного, сугубо земного. Между тем если наш примитивный предок мучил и убивал ради обеспечения собственной жизни, то налицо сугубо корыстный мотив. Отметим также, что и современный человек отнюдь не свободен, поскольку он повязан вечно живыми архетипическими механизмами, зовом своих предков и сегодняшними мифами, актуальными реалиями и условиями, воспитанием и заложенной им программой поведения, своими эмоциями и переживаниями.
Если всерьез принять во внимание все упомянутые сомнения, то выходит, что и в далеком прошлом личность зависела не только от сверхчеловеческих моделей, насколько бы сильны они ни были, но и от собственных субъективных желаний и влечений, переживаний и состояний. Поэтому, когда примитивный каннибал уходил в поход за черепами, он вполне мог руководствоваться не только стремлением обеспечить урожай и рост поголовья скота, но и самоутвердиться, и утвердить себя в глазах племени, освободиться от мучивших его страхов и сомнений и принять самого себя.