Томалевич закидывает лодыжку правой ноги на колено левой.
– Судя по тону письма, Роуз Голд была напугана. Похоже, вы снова начали жестоко с ней обращаться.
И снова это обвинение. Этот городок никогда не успокоится.
Поттс откладывает телефон Роуз Голд и снова берется за сумку с подгузниками, чтобы продолжить обыск. Полицейский проверяет каждый карман, прощупывает каждый сантиметр подкладки – и все молча, даже не глядя в нашу сторону.
Томалевич продолжает говорить:
– Она сказала, что это вы заставили ее украсть ребенка.
– Что? – Я резко перевожу взгляд с Поттса на Томалевич.
– Вы заставили ее сделать вид, что это ее ребенок, и говорили, что навредите ей, если она не будет слушаться. Вы сказали ей, что пришло время отомстить, что человек, который бросил Пэтти и Роуз Голд Уоттс, должен понести наказание. Ваша дочь говорит, что сначала согласилась на ваш план. Но потом она испугалась, подумала, что вы начнете делать с Люком то же самое, что делали с ней. Роуз Голд попыталась остановить вас, уговаривала положить всему этому конец, но вы начали угрожать, сказали, что навредите им обоим раньше, чем она сможет что-то сделать.
У меня закружилась голова.
– Люк?
Сжав губы, Томалевич смотрит на Адама:
– Это Люк Гиллеспи.
При звуке этого имени меня накрывает волной тошнотворного страха. В комнате вдруг становится темно, а у меня перед глазами начинают кружиться звездочки.
Я поворачиваюсь к малышу на кровати и спрашиваю:
– Вы хотите сказать, что этот ребенок не мой внук?
– Все сходится, история Роуз Голд подтвердилась, – говорит Томалевич. – Мы позвонили в отделение полиции Фэрфилда. Билли Гиллеспи – отец Роуз Голд и ваш бывший любовник – сообщил об исчезновении ребенка два с половиной месяца назад. С тех пор его искали по всей Индиане.
Поттс достает из кармана швейцарский нож, делает небольшой надрез в подкладке сумки и достает маленькую коричневую бутылочку.
– Нашел! – с торжеством в голосе объявляет он.
Томалевич и Поттс поворачиваются ко мне. Я вдруг понимаю, что от меня ждут ответа. Они думают, что бутылочка ипекакуаны принадлежит мне. Но это не так. Свою я еще утром отвезла в соседний город и разбила на мелкие кусочки за зданием «Сабвэя», а потом собрала осколки и выбросила в мусорку. Я не могла рисковать. Мне нельзя было привозить ипекакуану в больницу.
– Зачем мне привозить в больницу ребенка, которого я сама же и отравила? – спрашиваю я.
Томалевич пожимает плечами:
– Отличный вопрос. Но вы уже не раз так делали.
Я игнорирую это заявление.
– И зачем мне брать с собой отраву?
Томалевич бросает на меня испепеляющий взгляд.