Я поспешил с несдержанными словами, следующий курьер принес экземпляр «хромого арбалета». И сначала я утешил задрожавшего от огорчения Вестоносца, а потом взял рассматривать трофей.
Я вертел в руках штуковину со смешанными чувствами. Рефлексный лук из трех частей. И потрясающе – модель была воплощенной в дерево, кость и кожу МОЕЙ идеей, блестяще развитой до конца. Я же не пошел дальше бумаги (бумаги собственного производства!). Просто не дошли руки повозиться с умельцами и реализовать проект на практике.
Однако больше всего меня смутил выжженый каленым железом знак на одном плече лука – корона, сильно напоминающая нашу.
Так вот почему на поле боя часто возникала неразбериха! У противника почти такие же знаки различия, как и у нас самих! Вот что сбивало с толку нашу армию!.. Я нашел в себе смелость признать, что это значит…
Я молился, чтобы вражеская Царица умерла по дороге.
Не повезло.
Ее привезли живой, даже повязки с ран успели снять, отметины наших мечей зажили на ее плоти.
Узницу представили перед нами в Тронном зале. И я заметил, что лицо моей Королевы побледнело. Самую малость. У меня же на лбу выступил пот, и сам я, наверное, стал белее полотна.
Пленница была похода на нас с Королевой как никто другой из наших чад. У нее был овал лица и фигура матери. От меня она взяла голубой цвет глаз и вьющиеся светло-каштановые волосы, которые спадали сейчас ниже пояса. И рот, кажется, совсем, как у меня…
Мы молча смотрели друг на друга.
А потом произошло самое кошмарное.
Она заговорила!
Сначала повернулась к Королеве и произнесла:
– Мама…
Без радости, обреченно, с ужасом. Потом обратилась ко мне:
– Отец… – На этот раз в ее голосе прозвучала мольба, надежда…
Тогда Королева подняла руку – знак исполняющему вынесенные самой судьбой приговоры гвардейцу, но я завопил жутко, не щадя глотки:
– Стой!
И позволил себе поступить так, как прежде никогда не решался в присутствии кого-либо другого, кроме нас двоих. Я схватил Королеву чуть выше локтя и бесцеремонно потащил в самый дальний угол зала.
Я знал – вздумай она воспротивиться моей грубости, сделает она это шутя, ибо гораздо сильнее меня, несмотря на видимую хрупкость. Но она позволила мне бестактный поступок, хотя в изгибе ее губ мне почудилось отвращение.
Вполголоса я попытался ее убедить, умолял, даже повысил голос, обвинил, что нет у нее сердца, и снова говорил, говорил, говорил… Уповал, что поток слов заставит повелительницу пощадить нашу дочь. «Сделаем ее своей союзницей… Наместником, – бормотал я. – Объединившись с ее муравейником, мы расширим Империю скачком… Нет?.. Тогда давай отправим ее в ссылку, в самое захолустье… Какую я несу чепуху! Милая, любимая, опомнись! Это мы дали ей жизнь, не нам отнимать ее, мы меньше кого-либо имеем право поступить так…»