Тониль еще подумал, что в его нынешних обстоятельствах выучиться управлению автомобилем и стать таксистом — это один из самых надежных способов заработка.
— Не стоит, спасибо. Отсюда недалеко, — проговорил он и, с великим трудом удерживая равновесие весьма опьяневшего тела, выбрался из машины.
— Всего доброго! Благодарю вас.
— Да, счастливого…
Дом Тониля, где под большой залог чонсэ[38] снимала квартиру его семья, находился не так уж и близко — почти в пятнадцати минутах ходьбы от главного въезда. По идее, стоило было бы доехать до самого подъезда на такси. Однако, хотя заплатил за поездку его приятель, охранник, бывший в курсе его невеселых обстоятельств, мог бы счесть Тониля ужасно безответственным транжирой, завидев, как тот подъезжает к дому на такси. Поэтому Тониль благоразумно отпустил таксиста у въезда и пошел до дома пешком.
В прошлом году, примерно в это же время, когда в стране велась кампания по борьбе с коррупцией, в круговерти больших перестановок его уволили из редакции газеты, которой он отдал свои молодые годы, поступив туда пятнадцать лет назад сразу после окончания университета. Он получил солидное выходное пособие, но часть суммы пошла на операцию отцу, жившему в провинции, а на оставшееся они жили несколько месяцев, после чего остались без каких-либо средств. Приятели, у которых были свои издательства, подкидывали ему время от времени в качестве подработки переводы, пытаясь таким образом хоть как-то помочь, однако постоянного заработка не было. Цены стремительно росли, и долги по мелочам в местной продуктовой лавке и у соседей все накапливались…
И вот наконец, из-за того, что они не внесли квартплату за три месяца, нагрянул сотрудник из домоуправления и отключил электричество. А вчера их предупредили, что, если они не оплатят долг за квартиру, им еще и водоснабжение отключат.
После отключения света его семейство погрузилось в самую глубину тягостной темноты, от которой исходил дух смерти. Продукты в обесточенном холодильнике сразу же начали портиться и издавать вонь. А дети, у которых в жизни была единственная радость — посмотреть детские передачи, начинающиеся в пять вечера, сидя в назначенный час перед умолкшим телевизором, с горестным видом вздыхали, восклицая: «А-а-а! Света-то нет…» И сердце разрывалось при взгляде на их разочарованные лица. С наступлением ночи, когда квартира погружалась в полную темноту, они зажигали свечи, оставшиеся от ритуала чеса[39], и при свете тусклого огня дети делали уроки, жена мыла посуду, а он листал англо-корейский словарь, чтобы выполнить перевод, который ему перепал несколько дней назад впервые за долгое время.