Ренмель ортодоксов развивался и рос, давал приют бессчетному множеству жителей, стекавшихся туда со всей империи и сопредельных стран; Ренмель догматиков мало изменился со времен Пророка. Они бы прекрасно дополнили друг друга, да только разделяла их вовсе не река, сколь бы широка она ни была, а вера. Именно поэтому было два Ренмеля, два разных города. Один кичился славной историей и духовной властью, другой — нынешним могуществом и процветанием, и оба завидовали друг другу и друг друга ненавидели. А Ренмеля единого, пусть даже и разделенного по живому, никогда не существовало. И никогда, по моему скромному убеждению, что бы там ни вещали церковные иерархи и мирские властители с той или иной стороны Рейга, существовать не будет.
Благодаря удачному расположению на пересечении торных путей столица империи безмерно разрослась, свободных земель в ее окрестностях почти не осталось. В последний день пути Староимперский тракт шел вдоль небольших городишек и богатых сел, распаханных полей и дворянских имений, каменоломен, каналов, мельниц и редких лесков, вход в которые простолюдинам был заказан под угрозой усекновения руки.
Поначалу мы и не поняли, что въехали в пригород Ренмеля, просто застройка стала чаще, а людей кругом — больше. На обочинах же, как и прежде, вышагивали куры, в грязи сточных канав и переулков копошились свиньи, а на изредка попадавшихся пустырях паслись коровы. Но понемногу окруженные дощатыми заборами дома сменились двухэтажными особняками, а на смену вишневым и фруктовым садам пришли дворы на задах торговых лавок и мастерских. Всюду к небу поднимались жиденькие струйки дыма, вблизи кожевен и красилен и вовсе было нечем дышать, едкий запах резал глотку и заставлял слезиться глаза. Впрочем, у боен и скотных дворов вонь стояла и того хуже.
В столицу мы прибыли на исходе первого месяца лета, когда везде и всюду шла подготовка к Дню явления силы. Вывешивались гирлянды из белых флажков с золотыми семиконечными звездами, сметался в сточные канавы мусор, красились ставни, заборы и двери, подбеливались стены, а в пивных вовсю разливался летний эль, который в Виттене варили специально к этому светлому празднику.
Атмосфера казалась откровенно приподнятой, чего никак нельзя было сказать о моем настроении. На душе скреблись кошки, и отнюдь не из-за увиденного в монастыре Трех Святых, пусть случившееся там и не укладывалось в ведомые мне рамки мироздания. Смертным не постичь небесные законы, нечего даже ломать на этот счет голову. Беспокоило другое — с того самого момента, как я предъявил подорожную на таможенном пункте, время обратилось песком и неумолимой струйкой потекло из верхней колбы часов в нижнюю. Пространства для маневра больше не оставалось, пришел черед держать ответ и за содеянное, и за то, чего не совершал. И оставалось лишь уповать на доброе расположение канцлера и снисхождение дисциплинарного совета. Так себе надежда, если начистоту.