Скрывшись в тени пальмы, зажав в зубах сигарету, Марино наблюдал, как Реба идет вдоль здания академии к своей «краун-виктории». В ее походке чувствовался вызов. Впрочем, он может быть наигранным. Интересно, заметила она его или нет?
Она назвала его придурком. Его так часто называли, однако от нее он этого не ожидал.
Открыв дверцу машины, Реба в нерешительности остановилась. Она не смотрела в его сторону, но Марино понял — она его заметила. Она не должна была этого говорить! Какие у нее основания обсуждать Скарпетту? От «Эффексора» ему стало хуже. Депрессия только усилилась. А тут еще эти разговоры о Скарпетте и мужиках, которые на нее западают.
«Эффексор» просто гадость! Доктор Селф не имела права сажать его на лекарство, от которого пострадали его сексуальные возможности. И зачем она то и дело выводила разговор на Скарпетту, словно это самое главное в его жизни? А Реба еще подлила масла в огонь. Не преминула напомнить, что он стал импотентом. Конечно, он немедленно бросил пить этот чертов «Эффексор», и ситуация стала постепенно улучшаться, но депрессия так при нем и осталась.
Реба открыла багажник.
Марино с любопытством наблюдал за ее действиями. По правде сказать, без нее у него нет власти. Грозить и пугать он мог сколько угодно, но арестовывать права не имел. Это единственное, о чем он сожалел, уйдя из полиции.
Реба тем временем достала из багажника что-то похожее на мешок с грязным бельем и бросила его на заднее сиденье.
— У тебя там что, труп? — подал голос Марино, подходя к машине и выкидывая окурок в траву.
— А про урны тебе никогда не говорили?
Едва взглянув на него, она с силой захлопнула дверцу.
— А что у тебя в мешке?
— Одежда для химчистки. Все никак не сдам. Хотя вообще-то что тебе за дело? — отрезала Реба, легким жестом скрыв глаза темными очками. — Прекрати смешивать меня с грязью, особенно прилюдно. Ведешь себя как придурок, а потом обижаешься.
Подыскивая нужные слова, Марино обшаривал взглядом пальму, под которой только что стоял, потом перевел его на светлое здание, возвышавшееся на фоне ярко-голубого неба.
— Ты вела себя… неуважительно, — наконец сказал он.
Реба возмущенно взглянула на него, сдвинув очки к кончику носа.
— Я? Да что ты несешь? Совсем свихнулся? Насколько я помню, ты затащил меня в этот кабак, даже не спросив, хочу ли я туда пойти! Привозишь женщину в какой-то притон с полуголыми девками, а потом смеешь говорить об уважении? Издеваешься? Я что, должна была сидеть и смотреть, как ты пялишься на всех этих толстозадых вертлявых шлюх?