Обмазав себя красным, надев маски, они шли по дороге – мать и ее любимый сын, толкавший ее коляску. Каждая трещина и кочка в асфальте, сопровождавшаяся вздрагиванием и прыжками резиновых колес, а также шагами худых обнаженных тел, была им знакома.
– Все закончится там, где началось, – сказало существо в кресле-коляске то ли Финну, то ли себе.
В нос ее сыну струилась вонь от черной маски, болтавшейся на голове старухи: маска пахла старыми псами, сохнувшими у костра, и потом, ставшим от возраста резким. Запах маски был сильнее запаха навоза из загонов для пони, или дождя на асфальте, или холодного густого аромата разворошенной земли. Маску старухи носили задолго до того, как она ее нашла, – точного возраста этого головного убора семья до сих пор не знала. Его неопрятная грива окутывала острые плечи старухи много-много раз, как окутывала многие другие плечи до нее.
– Тише, матушка, – ответил Финн, потягивая носом. – Мы всё решили. Это всего лишь временное затруднение.
Лохматая голова в коляске задергалась и издала надрывный, хотя и приглушенный возглас:
– «Ты видела… они… шевелятся?» – вот что она мне сказала!
Сын кивнул, как кивают, когда слушают вполуха что-то, что слышали уже очень много раз.
– Кто мог знать, что оно будет двигаться так быстро? – продолжала старуха скулить через дикую морду мохнатого шлема, не получив от Финна ответа. – И что подойдет так близко?
– Я знаю эту историю, матушка.
Огромный, размером с голову бизона, черный шлем, украшенный спереди дьявольской обезьяньей гримасой, взъерошенный, всклокоченный, вскоре склонился вперед, будто существо в кресле уснуло. Зубастый рот продолжал ухмыляться, а пустые глазницы смотрели на дорогу под вращающимися, стучащими колесами.
Между лохматыми челюстями бездонного рта красное и неестественно морщинистое лицо закрыло глаза – его владелица вспоминала, как впервые выпала из времени. Пассажирка коляски действительно забылась, но не сном, а грезами о давно прошедших временах, столь же живых для нее, сколь произошедшее неделю назад.
Сорок лет назад она вошла в залы того, что здесь было до нее. Если бы она этого не сделала, ни за что не прожила бы так долго.
– Я никогда не увидела бы этот день, – пробормотала она. – Наш последний день на посту пастырей.
– Матушка, это не так, – сын ее услышал. – Это не конец.
В тот далекий миг девчонке показалось, что стены под землей шевелятся – и она была права. Та девчонка открыла Крил, и это стало далеким началом; она слишком быстро умерла, не поняв, что ею овладело, что она выпустила на свободу своим ужасом.