Внешность одной из пещерных жительниц художники-палеоантропологи восстановили в виде бюста на пьедестале.
Прямо из доисторического мрака в лицо Хелен, находившееся на одном уровне с ее глазами, ухмылялась женщина с кожей чайного цвета, покрытой глубокими морщинами. Во времена Хелен такое лицо было бы у женщины восьмидесяти лет, если бы она всю жизнь проработала на открытом воздухе без солнцезащитного крема.
На длинной голове росли клочья белых волос, в мутно-карих глазах читался ясный суровый человеческий ум, нос картошкой заканчивался крупными черными ноздрями. Хелен вспомнился потасканный бездомный, увиденный однажды в Сохо, – он заворачивался в «Юнион Джек» как император в мантию.
В отличие от детей, пожилых похоронили с почетом и заботой: умереть в «престарелом» возрасте, на четвертом десятке – немалое дело; возможно, их погребли, когда еды было побольше. Ни одно животное не потревожило останков, и покойники остались в пещерах там же, куда их положили где-то между 55 000 и 50 000 годом до н. э.
Атмосфера внутри непроходимой известняковой пещеры позволила костям сохраниться так, что при анализах разглядели даже признаки артрита и кариеса. Этих престарелых неандертальцев берегли и даже любили: подобные признаки человечности внутри этой бойни не могли не радовать.
В мелких могилах химики также обнаружили красные следы железно-оксидного пигмента: из поколения в поколение местные неандертальцы перед погребением покрывали останки «особенных мертвецов» краской цвета ржавчины. И каждый из покойников отправлялся в вечность с тяжелым черным топориком, лежавшим прямо под костлявой рукой.
«Все время вижу лица – красные лица. Каждый раз, стоит заснуть, они то выплывают из темноты, то исчезают. И дым. Красный свет на стенах. И ветер – постоянно ветер.
Но там, в этом черном месте, не только они. Не только красные люди. Там что-то намного больше их, с темным лицом… И такие белые твари, будто большие крысы… Их водят на задних лапах, как собачек в цирке, но они больше медведя. Как будто черти снятся.
А хуже всего – крики малышей. Младенцев, детей. И когда эти собаки или черти начинают скулить, а дети – кричать, я просыпаюсь. Просыпаюсь и плачу».
При виде репродукций наскальной живописи на выставке Кэт еще больше почувствовала, как совпадают сны, пересказанные Мэттом Халлом, с ее собственным мнением о неизменно мрачном, диком и жестоком прошлом человечества. Для нее история была воплощением тьмы: самые истоки человека обрели эпохальный статус благодаря своей отвратительности.
Даже простые предметы одежды, висевшие в музеях за стеклом, напоминали Кэт о смерти и изуверствах; история от начала и до конца представляла собой собрание ужасов, сохраненное ради развлечения зверя-человека. Она не ощущала большой разницы между пребыванием в музее и на похоронах. Новейшие находки в знаменитых пещерах Брикбера одновременно заострили чувство собственного времени и уменьшили ощущение безопасности в нем.