Вообще я заметила, что со многими людьми и местами жизнь сталкивала меня не единожды, а иногда и по несколько раз. Я это объясняю так: что-то должно было состояться при первом посещении, но не произошло - тогда складываются условия для повторной встречи. Если опять осечка - будет третья встреча. И так до тех пор, пока не произойдёт определённый контакт, отвечающий неведомому нам замыслу, или, как говорят, божественному промыслу. Например, зачем-то мне надо было попасть в упомянутый выше Дом творчества на Клязьме. На «Мосфильме» висело предложение о вступлении в этот дачный кооператив. Сначала мы с мужем загорелись, но потом, узнав, что это будут квартиры городского типа, отказались. И вот через энное количество лет судьба всё равно заносит меня в этот уже построенный кооператив, правда в гости к Кондрашиным. И подобное случалось не раз и не два. Даже круг общения представляется очерченным какой-то невидимой границей. Почти всегда выясняется, что новый знакомый оказывается «старым», уже через кого-то опосредованно знакомым.
Однажды когда я была у Игоря, туда позвонил отец моей подруги Женьки и предложил встретиться, чтоб поговорить со мной о проблемах своей дочери. Так получилось, что в моё отсутствие произошёл какой-то скандал, связанный с её тягой к пьянству. Женькины родители считали, что у неё плохая наследственность и надо всячески ограждать дочь от соблазнов. Поэтому время от времени они предпринимали попытки проконтролировать её знакомства и времяпрепровождение. Кажется, отец застукал её с кем-то в пединституте, где она совмещала учёбу с работой в лингафонном кабинете, после чего устроил грандиозный скандал.
Этот лингафонный кабинет, заставленный магнитофонами, проигрывателями, бобинами с плёнками, был для нас родным домом. Вечером там частенько собиралась тёплая компания, и не без спиртного. Я там тоже бывала, но не часто, и приходила к ней, как правило, одна. У нас с Женькой в эти времена были разные компании - вернее, наши хахали (так мы называли своих мужчин) не были друзьями и вместе плохо сочетались. В то время (ещё до Игоря) я встречалась с одним милым юношей, моим ровесником Костей Купервейсом. Кажется, однажды я привела с собой к Женьке Костю, но в компании с ним было скучно. Он был музыкантом, единственным ребёнком в семье. Такими, как его родители, я представляла себе местечковую еврейскую интеллигенцию. Жили они в ужасающих условиях - в маленькой «хрущёбе» - распашонке. Эта такая квартирка в пятиэтажном блочном доме, где все совмещено - коридор с кухней, кухня с комнатой, комната с кладовкой и спальней. И всё очень маленькое. А если учесть, что половину большой комнаты занимает рояль - то теснота была просто неимоверная и производила удручающее впечатление, даже несмотря на то, что жильцы этого дома - миниатюрные, подвижные и неунывающие люди. Но что произвело на меня неизгладимое впечатление - это бабушка, лежащая без движения на кровати в тёмной кладовке-шкафу. Костя показал мне её, предварительно щёлкнув выключателем, как некую достопримечательность, подобную египетской мумии. На мой немой вопрос, который он, видимо, прочитал в моих глазах, Костя ответил: «А что, она ничего не видит и не слышит, зачем же жечь свет!»