— Ладно, сам я виноват, не следовало бы ее класть в псалтырь, — сказал он и попросил у жены иголку с ниткой.
Марья вдела нитку в иголку и, подав ее мужу, с любопытством ожидала, что он будет делать. А Дмитрий взял свою шапку, распорол подкладку и зашил под нее все квитанции, какие когда-либо получал за подушную оплату.
— Здесь их никто не съест. Если и пропадут, то — вместе со мной.
— Дмитрий, чего говоришь? Кто съел эту бумажку? — удивилась Марья.
— Домовой — вот кто съел! — сказал Дмитрий и больше не прибавил ни слова, не желая расстраивать Марью. Кому нужна та правда, которую он узнал от Степы.
Вечером к ним зашел Охрем. Едва переступив порог, он срывающимся голосом заговорил о своем горе.
— Пропащий я человек, нет мне ни смерти, ни счастья.
Дмитрий вопросительно взглянул на жену. За суматохой с пропавшей квитанцией он даже не спросил Марью, кого родила Васена. Видимо, у Охрема опять девочка.
— Теперь пойду изведу себя! — продолжал тот. — Зачем мне жить на свете? Скажите, зачем?! Растить полк девок?!
Дмитрий и Марья промолчали. Их собственное несчастье было таково, что неудача Охрема казалась вздором. Дмитрий, подавленный горем, сидел на своем обычном месте, Марья растворяла тесто, чтобы завтра печь хлебы. Фима пряла. Степа на печи опять сушил свою мокрую одежду. Всем было не до жалоб Охрема. Это его удивило. Он провел широкой ладонью по лицу и спросил:
— Вы чего молчите? Я вам толкую о своем несчастье...
— А что тебе отвечать? Знаю я твое несчастье, — отозвалась Марья.
— Хотя бы утешить человека надо. Сказать ему несколько слов для успокоения души...
Он еще долго говорил, сетуя на свои невзгоды. Марья вздула лучину, приладила ее в светец и позвала Степу последить за огнем.
— У меня еще портки не высохли, — ответил тот с печи.
— Я вот сейчас возьму пояс, они мигом высохнут. И шубу всю намочил! Кто же в шубе катается по снегу? Думаешь, тебе еще сошьют? Теперь не скоро дождешься, — шумела Марья, давая выход накопившейся горечи.
Степа не стал перечить матери и занялся светцом. Вскоре лучина разгорелась ярче. Охрем медленно поднялся с лавки и направился к двери:
— Коли не утешаете меня, уйду!
— Нас бы самих кто-нибудь утешил, — сказала ему вслед Марья.
Охрем остановился перед дверью:
— Чего вас утешать, не девочку же ты родила?
— Думаешь, беда лишь в том, когда родится девочка? Других бед на свете не бывает?
— По мне, нет горше беды, — сказал Охрем и спросил: — Чай, не лошадь у вас пала?
— Этого только теперь и недостает! — с отчаяньем сказала Марья.
— Тогда не знаю, что за горе свалилось на вас. И догадаться не могу...