Поселок спал. Только в избе Нефедовых светились окна. У входа Степа помедлил в раздумье, как сказать, почему он ушел из Алтышева? Всю дорогу эта мысль не приходила ему в голову.
Он лишь сейчас почувствовал, как сильно проголодался. Сегодня он не обедал и не ужинал. «Ладно, — решил Степа, — там видно будет, что сказать», — и, миновав сени, вместе с Волкодавом вошел в избу.
К нему навстречу из-за прялки испуганно привстала мать. Фима перестала прясть. Отец отложил на лавку недоконченный лапоть.
— Ты откуда взялся, Степа? — только и смогла спросить Марья.
— Из Алтышева, понятно, — как можно беспечнее ответил Степа.
Однако он все еще стоял у двери, словно ожидая, как его здесь встретят.
— А почему ночью? — допытывалась Марья.
— Ушел оттуда к вечеру, пока шел, стемнело.
Заговорил и Дмитрий:
— Почему ушел-то?
— От добра бы не ушел ночью. Скажи, что там натворил? — Марья шагнула к сыну и остановилась перед ним.
Степа молчал.
— Пускай сначала отдохнет с дороги, разденется, может, есть хочет. Покорми. После расскажет, почему ушел, — сказал Дмитрий, снова принимаясь за лапоть.
Марья помогла Степе расстегнуть деревянные застежки зипуна, сняла с его головы шапку, тронула на голове волосы.
— Весь мокрый, знать, бежал всю дорогу?
Степа опять ничего не сказал, сел за стол, ожидая, когда мать подаст поесть.
Марья налила в чашку молока, отрезала ломоть хлеба и вернулась к прялке. Зашумела и прялка Фимы: Степу, казалось, предоставили самому себе. Он отломил от ломтя кусок и протянул руку под стол Волкодаву. Мать сразу заметила. И сидит-то к нему боком, а вот заметила.
— Ешь сам, нечего давать хлеб собаке!
Поев, Степа полез на печь, быстро разулся и юркнул на полати.
— Ты что, так до утра будешь молчать?! — спросила мать, с трудом сдерживая гнев.
За Степу опять заступился отец:
— Пусть отдохнет, завтра сам все расскажет.
Марья прогнала собаку на улицу и принялась стелить постель. Затихла прялка Фимы. Дмитрий вышел проверить скотину. Степа лежал на полатях, и ему слышно было, как маленький Илька чмокал губами, припав к груди матери.
Фима легла на печи. Но когда потушили лучину и успокоились родители, она осторожно пробралась к Степе на полати. Обдавая его горячим дыханием, она приникла к его уху и зашептала:
— Скажи, братец, отчего ты ночью ушел из Алтышева? Скажи, не проговорюсь об этом, в себе буду держать.
Мягкий, ласковый голос сестры подействовал на Степу лучше угроз. Он засопел и тихо заплакал. Фима обвила руками его шею, поцелуями стерла со щек соленые слезы.
— Учитель хотел поставить меня на горох, — прошептал, всхлипывая, Степа. — Знаешь, как больно, если встать коленями на горох.