— Кто тебя этому научил?
Степа упорно молчал.
После уроков учитель взял Степу за рукав и удержал его. Он, видимо, боялся, что Степа опять убежит. Когда из класса ученики вышли, учитель спросил, кто его научил резать по дереву. Что мог ответить на это Степа? Степа так и ответил:
— Никто не учил.
— Отец у тебя чем занимается?
— Ничем, — сказал Степа. — Пашет, сеет, плетет лапти. — Он помолчал и чуть-чуть улыбнулся. — Еще пишет псалтырь. Давно пишет.
— Как пишет? — не понял учитель.
— Положит на стол и пишет!
— Я не об этом...
— А-а, — догадался Степа. — Дед Охон принес ему из монастыря псалтырь и научил читать. Вот с этого псалтыря он пишет.
— Кто такой дед Охон?
— Седой старик, часто приходит к нам. Он для нас вроде бы как родной.
Учитель опять осмотрел голову волка и сказал:
— Тебе, Степан, надо учиться.
— Какое теперь учиться, коли поп велел прогнать, — сказал Степа и вдруг выложил сокровенное: — Дома, без ученья, лучше. Там никто не ругает, если что-нибудь сделаю или нарисую.
— А здесь кто тебя ругает, за что?
— Все ругают... Вон как грохнули об пол эту голову, даже ухо отломилось.
— Вы сами виноваты, зачем нужно было насмехаться над стариком. К тому же он священник, ваш второй учитель. Над учителями нельзя смеяться.
— Не я же это сделал. Они вытащили у меня из сумки и поставили перед ним на стол, — оправдывался Степа.
Учитель тронул его за плечо, сказал с усмешкой:
— И правда, тебе все мешают. Бумагу твою исчертили, волчью голову ударили о пол.
Степа опешил. Значит, учитель знает, что бумагу ему испортили. Потому он ничего не спрашивал у него. Должно быть, ему об этом рассказал Володя, думая, что Степу накажут.
— Не горюй, все образуется, — сказал учитель, — когда надумаешь что-нибудь нарисовать, приходи ко мне. Я дам тебе бумаги, карандаши, посажу за свой стол. У меня никто тебе не помешает...
Учитель был русский. Живя в Алтышеве третий год, он хорошо научился говорить по-эрзянски. Всем он здесь полюбился.
«Какой он хороший человек, — думал Степа, шагая по улице домой к деду Ивану. — Совсем не ругается. Сказал, чтоб я заходил к нему домой, обещал дать бумаги, карандашей...» Он вдруг остановился, пораженный мыслью:
— Как же я буду к нему ходить, если поп велел меня прогнать из школы, — сказал он вслух.
Он постоял на дороге и двинулся дальше, недоумевая, как будет обстоять с его ученьем дальше.
Дома Степа никому ничего не сказал и, наскоро пообедав, полез на печь к Спирьке погреться. Тот стал приставать, куда он девал волчью голову, ведь дед сказал, что она хороша лишь для него. У Степы сейчас меньше всего было желанья говорить об этой злополучной волчьей голове. Он повернулся к Спирьке спиной и не отвечал ему.