Мне открыла женщина на вид лет двадцати пяти-тридцати. Она была мелкая и худая, нос острый и взгляд пронзительный, словно насквозь просвечивает. Длинные, заплетённые в косу волосы, покрывала цветастая косынка. На лицо она мне показалась симпатичной.
— Чего надобно? — спросила она, не церемонясь и, в отличие от большинства крестьян, не тушуясь при виде хорошо одетого человека.
— Кузнец ваш сказал, что комнату сдаёшь… ну, в смысле переночевать можно.
— А то! Можно. Сейчас как раз никого нет. Копейка в сутки, и будет тебе отдельная комната.
— Слушай. Только такое дело… Наверно сложно поверить будет, но нету денег.
Ефросинья приподняла бровь от удивления.
— Да, понимаю, странно звучит, но так вышло. Порох есть, пули есть… А денег нет. Мне вообще ночь бы поспать. Утром всё равно в город еду.
— Чой-то не верится, — хмыкнула Ефросинья, уставив руки в бока.
— Как знаешь. Но если нет — так нет. Спрошу у других. Может, пустит кто.
— Да ладно, ладно. У других… Заходи давай. Переночуешь, коль беда такая.
Я прошёл во двор, где меня облаял грозный лохматый пёс, и вслед за хозяйкой поднялся на крыльцо.
— Откуда прибыл-то к нам? — поинтересовалась она.
— Издалека. В Ярск иду.
— Издалека? — переспросила Ефросинья с ехидцей в голосе. — Из степи что ли?
— Можно и так сказать.
— А чего без лошади?
— Так получилось.
— А ты не разговорчивый, гляжу.
Мы вошли в горницу. Тут были печь, стол, лавки вдоль стен. В закутке у печи стояли прялка и ткацкий станок, на полках под потолком расположились горшки и прочая посуда. Повсюду были расстелены цветные половики. Холода я не чувствовал, а вот тепло — очень даже. Как только я оказался в натопленной избе, на душе сразу стало хорошо и приятно.
На полу возились дети: мальчик и девочка. Девочке — года два-три не больше, мальчик — постарше. За столом сидел взъерошенный паренёк лет пятнадцати и вырезал из куска древесины какую-то посудину. Увидев, как я вхожу, все трое бросили свои занятия и уставились на меня.
— Вот, постояльца привела, — с порога заявила Ефросинья. — Как звать-то? Это, хоть, не секрет?
— Александр, — ответил я.
— Саша, значит. А это Егор, — она ткнула на подростка, — а это мои мелкие.
Пройдя через горницу, мы оказались во второй комнате. Тут находились кровать и стол.
— Располагайся, — сказала Ефросинья. — Тут тебе и кровать, и все удобства. Может, коли не совсем белоручка, поможешь чутка? Скотину бы покормить. А то хлопот много, а рук — две пары всего.
— Да я только «за», — улыбнулся я.
Всё равно заняться было нечем, а так, хоть чем-то отплатить за гостеприимство. Вообще, народ тут мне показался радушным: все готовы подсказать и помочь, даже несмотря на то, что я здесь — чужак. С виду селяне были простые, как две копейки. Ефросинья так и вообще встретила меня словно родного брата, а не постороннего человека, явившегося хрен знает откуда. Тепло становилось на душе от такого отношения, особенно после того, что я пережил за последние дни. Сразу вспомнился родной север. Там, в маленьких глухих посёлках, тоже народ — открыт и гостеприимен. А я даже позабыл, каково это. В Москве всё совсем иначе.