Но заклинания – ненадежное оружие против пушек. Под влиянием бесчисленных поражений рядовые вермахта начали меняться. «Инструктор 7 отдела ПУ майор Шемякин, в прошлом профессор психологии МГУ, говорил, что первый его немец молчал, пока он, профессор, не дал ему в ухо. «Немец тогда становится человеком, – говорил Шемякин, – когда почувствует себя рабом». Он проводил любопытную дифференциацию: а) немец 1941–1942 годов – полное молчание в плену, горделивый, высокомерный, говорит только после оплеухи; б) немец 1943 года, периода Сталинграда: «Ефрейтор, построить мне пленных! Как вы построили… вашу мать, подравнять!»
И тот не только выравнивает, но у левофлангового становится на корточки, высматривает линию и рукой подравнивает выпятившихся; в) немец 1943–1944 годов – полное безразличие, апатия» (54). Обращаю ваше внимание, что это наблюдения профессора психологии. И другое свидетельство: «Видел много пленных немцев. Так они, папа, не знают, что наши наступают на юге, и успехи хорошие. Офицерье им не говорят, боятся» (55). Действительно, подавляющее большинство событий в стране и за ее пределами не доходило до сведения военнослужащих вермахта, опутанных жесткой военной цензурой. Однако антифашистский «Правдивый рассказ о казни Х. и С. Шолль», повествующий о студенческом сопротивлении в Германии, уже попал на разные фронты, а солдаты все чаще просят, чтобы им присылали текст песни «Лили Марлен», запрещенной за пораженчество. Армия разделилась на уставшее от бойни молчаливое большинство и яростных национал-социалистических фанатиков.
Еще 11 марта 1945 года Геббельс бахвалился: «Американские и английские газеты называют поведение наших военнопленных на западе образцовым. По сообщениям корреспондентов, пленные по-прежнему считают, что Германия обязательно должна выиграть войну. Все пленные, говорится в этих сообщениях, полны мистической веры в Гитлера». Но его заочный оппонент, военный врач вермахта Питер Бамм, вспоминая о таких фанатиках, писал: «Если кто-то становился приверженцем этой совершенно антигуманной системы, у него полностью менялось мировоззрение – массовые убийства советских граждан оправдывались политической целесообразностью, а месть становилась правом. Была еще одна вещь, которую они упустили из виду…» (Ну-ка, ну-ка, любопытно!) «Это может показаться странным, но мы никогда особо не задумывались о том, какой гнев может вызвать у русских наше вторжение в их страну» (56).
Но землю Германии уже топтали сапоги советских солдат, миллионов людей, полных желания мести – за расстрелянных родных и близких, за свои уничтоженные города, за поруганных женщин. Теперь русский солдат стал полноправным завоевателем. (Кстати, со вступлением Советов на германскую землю в Красной армии появился довольно интересный приказ: «Солдату разрешают посылать на Родину посылку трофеев до 5 килограммов в месяц, а офицеру – 10 килограммов. Сначала не верилось нам. Конечно, это нехорошо, поощрение мародерства. Но, оказывается, немецкому солдату разрешалось посылать посылки в 16 килограммов с захваченной ими территории») (57). И, разумеется, разнообразные эксцессы давали определенные возможности нацистской пропаганде будить угасавшее сопротивление немецкой армии: «22 марта 1945. Фюрер чрезвычайно доволен нашей антибольшевистской пропагандой. Ведь она оказала свое влияние, заставив наши войска на востоке вновь обрести сравнительно хорошую форму» (58). Но все это уже не имело большого значения. Немецкая армия, покорившая столько стран и народов, в конечном итоге защитить свой собственный народ не смогла.