Он поднимал голову, таращил глаза, вновь засыпал крепко. И опять являлось счастье с разумным продолжением. Ермошка никогда и никому не рассказывал о своем необыкновенном сне. Он наслаждался им утайно. Закрывал днем глаза, вспоминал, ощущал радость. Нельзя сказать, что сновидение всегда и во всех подробностях было одинаковым. Даже наоборот: картины и. события менялись. Менялись люди. Но главное — начало никогда не отличалось. Ермошка взмахивал руками, отбывался от земли и взлетал!
В первом сне он летал трусовато, не выше крыш. Это было давно, еще при матери.
— Ты растешь, значит! — улыбнулась мать.
Во втором сне Ермошка перелетел через реку, видел под собой табун, лес, ордынское войско. Рядом орлы парили. Жаворонок заливался колокольчиком. Из горы какой-то вырывался огонь. Увидел на небе золотые узорчатые ворота. Обрадовался — рай! Открыл калитку, заглянул из любопытства. А там — пусто! Сидит на скамейке привратник, дремлет.
— Здравствуй, дедушка! — ласково произносит Ермошка.
— Проходи, шынок? — обрадовался дед.
— А где народ, люди?
— В аду, шынок!
— За что?
— За грехи тяжкие, шынок.
— Как же вы узнали про их грехи, дедушка?
— А мы их на дыбе пытали, шынок. Шами шожнались!
Больше не заглядывал в рай с тех пор Ермошка, да и ворот не видел, перенесли их, должно быть, в другое место. Не земля, не голубое небо было интересным... радостно летать было! И никто, наверное, не ощущал с такой остротой сладостно-боязливое, великое и ликующее чувство полета. Прохладный ветер омывает лицо, грудь переполняется легкостью и весельем. Иногда полет переродил вдруг в стремительное падение. Руки трепыхались, ужасом пронзало до холода. Но в самое последнее мгновение возвращалась летучесть, крылатость.
И в этот вечер Ермошка взмахнул руками, взлетел над кузней. Олеська пальчиками поиграла: мол, прощай, мой любимый! Дуня побежала, руками задергала, запрыгала, будто курица. Хотела взлететь Дуняша. Подскочила она и упала больно, заплакала горько. Знахарка мимо Дуни на свинье проехала. В руках ступа с пестиком. Траву толчет, готовит зелье. Нос крючком, как у ведьмы. Глаза злые. Нечай с отважными хлопцами в челны сел и к морю поплыл хищно. Ермошке все видно сверху. Кланька динар сует знахарке за зелье, дабы присушить казака Нечая. Зойка Поганкина лобызает шинкаря Соломона. Не зазря прозвали ее Поганкиной! Все замечает Ермошка. Силантий Собакин крадется к Палашке — жене своего старшего сына. Тихон Суедов боится своего рослого, женатого, живущего отдельно обалдуя. Вот он, Тихон, в огороде, яму выкопал, укрывает клад. А сын в крапиве лежит, подсматривает. Насима, замученная пытками, ожила. Ходит по станице. Схватила она маленького Гриньку и бросилась в степь. Аксинья мученицу настигает, хватает за волосы. А Гринька степь поджигает. Меркульев совсем из ума выжил: вздернул на дыбу слепого гусляра, ребра ему выламывает кузнечными клещами. Соломон блюдо золотое похитил с дувана. Убегает с ним в Турцию. Молнии над его головой сверкают, а он блюдом прикрывается. Груньку Коровину — девчонку рыжеголовую — мать посылает мыть пол в избе у Хорунжего. А Груня рада! Хорунжего полюбила она по-девчоночьи. Гришка Злыдень могилу Сары раскопал, ищет самоцветы. И все это безобразие завершает Глашка — ордынка малолетняя. Она сидит в зарослях конопли и бзники, показывает миру желтую задницу.