К дувану торопливо шли казаки, хотя сигнала тревоги не было. С дальних станиц скакали верховые.
— Грека заарканили! — каркала возбужденно знахаркина ворона, летая по станице.
— Грека заарканили! — радовались ребятишки.
Не каждый день такое бывает. И пыткам быть страшным.
— Ермошка, энто ты ордынца у березового оврага срубил? — спросил Герасим Добряк, когда буйволы подтащили повозку к дувану.
— Рыжего?
— Дась, рыжего!
— Если рыжего, то я!
— А что ж ты его не обшарпал, дурень белокудрый? У него и сабля добрая, и аркан шелковый, и сапоги бухарские, и динары золотые были за поясом в кошеле.
— Так давай, не откажусь! Я рыжего ордынца в стычке срезал, моя добыча!
— Сапоги и тряпки с арканом возьми, а кошель с динарами золотыми я потерял, обронил по дороге, — бросил Герасим Добряк узел.
— А сабля где? — вздохнул Ермошка.
— Сабля мне понравилась, — улыбнулся Илья Коровин, кланяясь дувану.
— Не будешь вдругорядь бросать добро в степи, — заключил Хорунжий.
То, что нашел в степи, взял в одиночном бою, — на дуване не распределяется.
— Не горюй, Ермоша, — подбодрил юного друга подошедший кузнец Кузьма. — Завтреча мы с тобой вытянем у них все золото за булатные клинки.
— На воде вилами писано! — съязвил писарь Лисентий.
— У нас уже вылеживается дюжина сабель булатных, с рисунком гремучей змеи, — объявил Кузьма.
— Первую саблю мне — погрозил пальцем Меркульев.
— Вторая — моя... бросаю кошель золотых! — ястребино сверкнул черными глазами Хорунжий, кинул в небо купеческий подмышник с кругляшами.
— Ставлю дюжину баранов! — тупо произнес Рябой.
Кузнец поймал мошну Хорунжего, спрятал ее за поясом.
— Бери и мой, а то без булата останусь! — метнул Кузьме Герасим Добряк кожаный мешок, что вытащил из-за пояса рыжего ордынца.
— Не оставь меня без сабли. А лучше секретик булатный продайте. Завалю золотом, — мельтешил Лисентий Горшков.
Рослый Нечай отвязал конец аркана, что был приторочен к седлу Хорунжего. Он перебросил вервь через толстый сук дерева пыток, вздернул пленника на дыбу. Без пытки не можно обойтись. Человек утаит мысли. Иноземец под землей их спрячет.
— На огне поджарим... али кожу сдерем? — спросил Герасим Добряк.
— Ты, действительно, — Добряк! — улыбнулся кузнец Кузьма.
— А из тебя казака не выйдет! — ткнул кузнеца кулачищем Коровин.
— Сей грек выдавал себя за еврея, — сказал Хорунжий.
— Поджарим! — крикнул Матвей Москвин.
— Подпалим! — согласился миролюбиво Егорий-пушкарь.
— Зарумяним, как барана! — одобрил Меркульев.
— Туды его в бога-бухгая мать!
Мордастый, краснорожий Никита Бугай уже ломал хворост, складывал его под ногами вздернутого на дыбу пленника. Герасим Добряк извлек из глубокого схорона в штанине трут и кресало, начал высекать искры. Дерево пыток обрело свой вид. Две мощные ветви, как две руки, молитвенно простирались к небу. С одной стороны висело золотое блюдо, с другой — полуживой человек, пленный.