Карен кивает, думая о куче декоративных вещей, сваленных Сигрид на лужайке. Вот, стало быть, почему она отправилась в дом своей матери, знала, что Сэм вышвырнет ее из квартиры. Наверно, поняла, что придется пожить там, хотя бы временно. Гордая девочка, думает Карен, меж тем как Сигрид встает, чтобы убрать со стола. Не хочет ни о чем просить отца, хотя денег у него предостаточно и он бы, верно, с радостью помог ей, если б она только разрешила. Интересно, из-за чего она так злится на отца. И из-за чего злится на мать.
— Может, здесь останешься? Поживешь у меня недельку-другую, пока не приведем дом в порядок. Выкинем все, что тебе не нравится, перекрасим, сделаем его таким, как ты хочешь. А тем временем ты спокойно поразмыслишь, хочешь ли жить там сама или лучше продашь и купишь что-нибудь другое.
Сигрид молчит, вроде бы обдумывает предложение.
— Мне нечем платить за жилье, ведь я только на следующей неделе снова выйду на работу.
— Для меня сегодняшний ужин стоит недельной платы.
Сигрид смотрит на Карен с легкой недоверчивостью:
— Почему ты так добра ко мне? Мама вечно говорила о тебе гадости. Что ты, мол, жила в Англии, но муж тебя бросил, и поэтому ты вернулась сюда.
— Вот, значит, как она говорила.
Сигрид медлит, потом выпаливает:
— Она говорила, ты из тех, кто охотится на чужих мужей, раз со своим не вышло.
Карен тянется за бутылкой, наливает себе бокал, рука легонько дрожит.
— В этом есть доля правды, — говорит она. Голос, слава богу, звучит совершенно спокойно.
Сигрид сидит молча, вроде как обдумывает ответ. Когда она в конце концов открывает рот, Карен вздрагивает как от удара.
— У тебя есть сын, да?
Дождь перестал. В просвет среди туч тускло светит луна, озаряет спальню, и большая липа под окном бросает тени на стены.
Карен понимает, что сон придет еще не скоро.
В этот вечер выплеснулось все. Все, что она держала в себе долгие годы затаенной печали. Вся правда, известная только ее матери, даже самые близкие друзья знают об этом лишь отчасти, догадываются об остальном, но никогда не задают вопросов. Слова хлынули потоком, хотя слушала ее восемнадцатилетняя девочка, которая была в отчаянии от того, что спровоцировали ее собственные слова.
Все началось, когда двое полицейских и врач произнесли непостижимое, и Карен Эйкен Хорнби перестала жить. Перестала существовать, меж тем как обрывки фраз о “massive collision”, и “М-25”, и “Waltham Abbey”, и “one truck and five cars”[7] проникали в ее сознание.
Матис и Джон погибли, сказали они. Не мучились, сказали они. Она знала, что это неправда.