— Кто бы мог подумать, что быть призраком так сложно, — удивлённо заметил Бенефор Абеле.
— Ну так поначалу оно всегда непросто, сударь, — философски заметил моряк, поворачивая голову. Карэле мог бы поклясться, что Никли Байлис прекрасно видит алхимика: очевидно, спектр восприятия призраков был намного выше, чем у живых.
— Уверен, что минут через пятнадцать вы совершенно освоитесь, — сказал Карэле. — А тем временем нам очень хотелось бы услышать вашу историю. Каким образом вы оказались в этом… муляже?
Он указал на бывшее «тело» зомби. Фигура из папье-маше лежала на полу, неловко прислонившись к дверце шкафа.
Кондитер подошёл к столу, где всё ещё стоял поднос, налил себе чая и с чашкой в руке уселся в кресло. Соседнее кресло скрипнуло — похоже, Бенефор последовал примеру гостя. Призрак, неуклюже загребая руками, подплыл к ним, шарахаясь от свисающих с потолка инструментов — Никли Байлис ещё не освоился со своей бестелесностью, и со стороны это выглядело довольно забавно. Зависнув перед креслами, он в задумчивости почесал нос, соображая, с чего начать рассказ.
— Это всё проклятая Хамайя, — сказал он наконец. — Сам-то я из Камбрии, из Абинер-Розмари. Название длинное, а деревушка крохотная, в дюжину дворов. Весной она вся в яблоневом цвету, аж голова кругом — всё белым-бело…
* * *
Несмотря на яблоневый цвет, Никли Байлис сбежал из Абинер-Розмари, едва ему исполнилось пятнадцать. Юнгой на судно, куда же ещё.
Десять лет он благополучно плавал под камбрийским флагом, не тоскуя о родной деревушке. Но на Хамайе, за три дня до отправки, его свалила местная лихорадка. Судовой врач, опасаясь эпидемии, сдал молодого моряка в местный госпиталь, где тот и провалялся неделю, чувствуя себя всё хуже и хуже. В промежутках между приступами лихорадки он с тоской вспоминал яблони Абинер-Розмари и матушку, которой за всё это время написал четыре письма.
Ночью, когда над ухом зудели москиты, от которых не спасали никакие сетки, Никли Байлис очнулся после очередного приступа. Около постели что-то шуршало и позвякивало. Моряк скосил глаза, ожидая увидеть доктора с лекарствами.
Однако привычно белеющего в темноте халата он так и не обнаружил. Шум доносился снизу, и Байлис, с трудом приподнявшись, перевесился через край кровати.
Ему широко улыбнулось чёрное морщинистое лицо. Старик-туземец, сидевший на полу, проворно вскочил на ноги, опрокидывая моряка обратно на кровать. Одной рукой он прижал к его губам горлышко пустой стеклянной бутыли, а другой сильно ударил по груди — точно посередине, там, где сходятся к грудине рёбра.