— А это еще что за категория, Николай Фадеич?
— Должен бы знать! — живо откликнулся Веденин. — Потому что сам к ней принадлежишь! К этой категории… К тем, кто на заводе только одной рукой работает, потому что другая у него — там, в главке! — И поднял палец к потолку. И оглядел остальных… — Знаете, поди, а для того, кто не знает, скажу: из-за недогляда Полосухина в конверторном цехе мы понесли убыток почти в мильон рублей!.. В мильон, товарищи!.. А стоило его оштрафовать, как мне… оттуда… позвонили и пообещали — не поверите! — оставить без премиальных весь завод… я повторяю, весь! Должен вас поставить в известность, я сказал прямо, что мы готовы единожды пойти на такую жертву, чтобы только и духу его потом здесь больше не было! А мы его до сих пор в парткоме, Полосухина, держим. Как так вышло?.. Вот о чем надо было сегодня, товарищи!
Сказал Веденин и как ни в чем не бывало сел. С интересом смотрели на него члены парткома. С любопытством поглядывали на широко разводившего руками Полосухина.
— Я думал, товарищи, что мы с вами уже заканчиваем, — проговорил тогда Беловой. — Ан нет. Мы, оказывается, только начинаем. По другому разу. Ну что ж. Кто, товарищи, снова выступит первый?..
Эмма Борисовна плотно прикрыла дверь, усадила Белового подальше от нее, села напротив сама и тут же заплакала. Он как мог начал утешать: не надо, не надо, мол!.. Все понимаю, только чем я могу помочь?..
— Обращалась я к вам когда-либо? — спросила она сквозь слезы. — Никогда, верно?.. Хоть у меня, может быть, и были основания… Может быть, были. Вы понимаете?..
Беловой кивал, соглашался.
— Но нынче я впервые обращаюсь: помогите!
— Эмма Борисовна, дорогая, — начал он. — Тут всякий был бы рад вам помочь…
— Вы знаете, Николай Фадеич никогда не принадлежал семье, — давилась она слезами. — Никогда!.. Завод. Коллектив. Прорыв. План. Пуск. Авария. Вот это все, чем он жил… Хорошо, может, отчасти я и сама в этом виновата! Как женщина… Что не смогла привязать к себе настолько… но как привяжешь, если такой характер?!
— В том-то и дело, — согласился со вздохом Беловой. — В том-то и дело!
— Но сейчас! — зашептала она еще горячей. — Когда осталось, можно сказать, всего ничего… Зачем же сокращать ему жизнь?.. Григорий Иваныч, ну зачем?!
— Мы стараемся, вы же не можете этого отрицать, но Николай Фадеич сам…
— Но можно же всех, кого он может позвать к себе, предупредить, что нельзя?! Ну пусть они поймут наконец: не-льзя!..
— Хорошо, — согласился Беловой. — Это за нами. Такую работу мы у себя там проведем. Но тут еще вот что, Эмма Борисовна… На днях на завод прилетает Полосухин…