Сам Иван сидит, естественно, король королем, от гордости вроде бы даже пошире в плечах сделался…
Потом-то уж я сколько раз думал: надо мне было, конечно, с ним перед этим индивидуальную работу провести… Да только кто ж знал?
Сидел как человек, разговор поддерживал, вроде все у него шло чин чином, и на тебе вдруг — сломался, уронил голову в тарелку с бабушкиными груздочками… Наши, конечно, забегали, здесь же, на веранде, уложили Ивана на скамейку, что-то ему под голову, чем-то накрыли, но праздник, ясное дело, уже испортился: теперь чем дольше сидеть, тем больше выходит, подчеркивать, что за мальчишкою мы недоглядели.
Послал я потихоньку ребятишек за такси, а когда машина подъехала, хотели мы было Ивана в нее перенести, но тут Анфиса Мефодьевна нас остановила. Буквально бросилась к внуку, закрыла собой. Да что вы, говорит, ребятки, да как же можно? Перевозить сонного. Душа, мол, Иванова где-то сейчас летает, а вернется — мальчишки нет. Где его искать?.. Не приведи господи, не найдет, да так, мол, и останется внучек без души, так и будет жить, ничего не ведая про страшную утерю…
Сказала она так, а меня вдруг ровно ударило: мы-то ведь Ивана, было дело, в таком виде сколько раз уже кантовали!
Хлопцы мои, гляжу, разулыбались, видно, подумали о том же, и кто-то уже раскрыл было рот, чтобы сказать, но я успел-таки ладошку приподнять: стоп!
А бабушка нам свое: ни о чем, мол, таком не хлопочите, идите себе спокойненько по домам, а я тут возле внучека посижу, подожду, пока он глазки раскроет, — там как-нибудь и доберемся…
И столько у нее в голосе было убежденности, что именно так ей и надо поступить, никак не иначе, столько в нем было и любви, и терпения, что у меня, признаться, щипнуло в глазах, чего со мною уже очень и очень давно, брат, не бывало.
Я ей тогда и говорю: если такое дело, Анфиса Мефодьевна, будем возле Ивана вдвоем — как же, мол, можно допустить, чтобы остался человек без души?
Показываю хлопцам глазами, чтобы все свои соображенья на этот счет они опять при себе оставили. А Надюшу свою прошу добежать до дома, хорошо, что живем недалеко от «Ветерка», и принести Анфисе Мефодьевне какую-нибудь тещину душегрейку, а мне — мою меховую курточку. Надюше длинно объяснять ничего не надо, двинулась первая, а остальные за ней, и остались мы сидеть на скамейке около Ивана с бабушкою вдвоем.
Был у тебя в жизни, скажи, момент, после которого что-то в тебе перевернулось?
Ну бы, конечно, понятно. У каждого, брат, свое. Но что в этом деле удивительно: ведь сколько со мною всего, если хорошенько вспомнить, до этого приключалось? В армии я в десантниках служил, и так вышло, что домой вернулся с Красной Звездою. С орденом. Поставим точку. Потом на гражданке порченая лайка, была у моего знакомого лесника такая, он ее после пристрелил, нет чтобы ухватить мишку за «штаны» — со страху бросилась ко мне в ноги, в снег повалила, и мишка сверху насел, чуть не заломал. Тоже, скажу тебе, впечатляет. И есть у меня, ты знаешь, ордена, какие нашему брату работяге за красивые глаза не дают. И по России-матушке я вволю поездил, всего насмотрелся, всего наслушался. И четыре года в Индии бригадирил, металлургический завод в Бакара строил, дома у меня лежит дудка и диплом на стене висит: я там одного заклинателя змей, душевный парень, всем тонкостям сварного дела обучил, ну и он тоже в долгу, видишь, не остался — жаль, что у нас в России змеюк подходящих нету, а то уже да-а-вно бы плюнул я, будь она неладна, на эту Антоновскую площадку, на эту Сибирь и в более подходящем месте сидел бы себе посреди коврика и на этой дудке наигрывал… Как — перспектива?