Проничкин теперь и спрашивает: мол, помните?.. Тогда Сознательного Петю чуть-чуть душа не покинула, когда поняла, что может с ним на веки вечные остаться в тепляке.
Ах ты ж, думаю, Проничкин, Проничкин! И надо тебе?
А у нас с ним как-то так получилось, что недолюбливаем друг друга. Я его — за эту улыбочку презрительную. За жестокость. Есть она в Проничкине, есть. Он же меня, может быть, за то, что привык считать: я, мол, его не люблю за прямоту, за то, что на любом собрании правду режет в глаза. Я-то его как раз за это и уважаю, но не станешь же объясняться за кружкой пива: я, мол, тебя — да; ну, а ты меня? Оба с ним к этому не приучены. Да и в том ли дело? Сварной он классный, а мне только этого и надо: чтобы конструкция, которую он варит, хотя бы тридцать — сорок лет простояла. Положенный по своей норме срок. Как монтажник парень надежный, законов товарищества никогда не нарушит, руку в нужный момент протянет. Хотя и с этой самой улыбочкой. Ну, тут уж — имеет ли какое значение?.. А то, что я его по головке не глажу, что он нет чтобы лизнуть, а еще и другой раз огрызнется, это уж к делу не относится. Так считаю.
Но тут мне, признаться, стало слегка обидно: одна штука — наши, как говорится, личные симпатии, а другое — судьба третьего решается! Неужели непонятно?
И смотрит на меня теперь Проничкин. И ждет.
Я и говорю: тут другой случай. Вполне понятно, что Петина душа тогда вздрогнула и от ужаса зашлась, когда решила, что так и останется Петя на всю жизнь на этом грязном полу в неприбранном тепляке лежать. Такая перспектива любую душу потрясет… А тут человек специально для того один и останется, чтобы дождаться своей души и зажить потом совсем другой жизнью. Разве душа на это не отзовется?
И вдруг мне Проничкин лепит: «Я с тобой согласен, бригадир. Возражения свои, как не совсем обоснованные, снимаю».
И еле заметно мне подмигнул. Только улыбка осталась та же.
Подыграл Проничкин, спасибо, и тем самым тоже Ивана как бы и осудил, и от него отмежевался.
Когда дали Ивану заключительное слово, в котором он должен был о своем выборе сказать, у него на глазах слезы выступили. Угнулся и только тихонько вымолвил: «В бригаде останусь…»
И стали Ивана собирать.
Взяли в тепляке два матраса, которые почти всегда у нас лежали, если время на стройке наступало горячее. Взяли чайник с водой. Пару телогреек. Собрали все, у кого какое было, курево, рассовали мальчишке по карманам.
И пошли все к трубе газоочистки, есть такая рядом с корпусом конверторного цеха, который мы в ту пору из прорыва выводили. Решили, что дожидаться Ивану своей души где-либо на первом конверторном или на той же третьей домне резона нет, потому что там сейчас все гудит, все полыхает и от дыма ничего не видать, — какая же еще живая душа в этот кромешный ад добровольно спустится?.. Потому и выбрали мы эту трубу — она слегка на отлете, и там внутри хоть какая-то тишина, а что для такого дела тишина нужна, это, конечно, и ежику ясно.