И грустно так улыбнулся.
Но это все я уже потом стал понимать. Задним числом. Тем самым задним умом, на который крепок, говорят, русский человек…
А тогда я только молча свернул листок, положил в кармашек к себе и встал.
«Спасибо, — говорю ему, — за чай. Очень, — говорю, — хороший чай. Сладкий. Да жаль, идти надо».
А он руку мою прихлопнул своею, задержал на миг на столешнице.
«Но учти, — говорит, — что ответственности за основную работу это с тебя ни в коем разе не снимает. Ты понимаешь? Кровь из носу, а сдай в срок. И, где б я ни был, тут же доложи».
У него закон был: ночь-полночь, а если ты дело какое важное закончил, едешь к нему домой, а может, в гости, вслед за ним, если он в гостях; такое, правда, бывало редко — когда ему? В баньку, случалось, чаще, баньку, со всякой травкою тоже, — это он любил крепко: одна, говорил, радость и один отдых…
А как-то раз знаешь я что? Он на каком-то совещании в Киеве, а я работу закончил до времени, и — в Киев!.. Хочу, говорю ему, доложить… Рад был! Перед каким-то начальством извинился и повел меня в лучший ресторан. Молодец, говорит, что прилетел!.. Главбух, правда, не хотел потом командировку оплачивать, дело до третьей резолюции дошло, но Елизаров после остальным бригадирам на полном серьезе меня в пример ставил: вот, мол, братья-славяне, — учитесь!
Умел он, скажу я тебе, конечно!
Знал, скажу.
Чувствовал.
Понимал.
А может, просто — любил?..
Что ж теперь?.. Теперь что ж.
А когда я вышел от него в тот раз, в глазах у меня было от обиды темно. Вот такие, Володя, говорил я себе, дела! Пошел по шерсть, а вернулся стриженый. И будешь теперь кнопочки по больничным палатам ставить. Кнопопушечки. Кнопопулечки. Кнопопопочки!..
Стал в тресте на крыльце, думаю: неужели уже и наш Елизаров испаскудился?
Коечки, видишь, ему персональной захотелось.
Если уже и Елизаров, думаю, — тогда все!..
И знаешь, что я первым делом решил?
Снял я всех до одного своих орлов с главного корпуса и бросил на больницу. Эти самые кнопопулечки ставить. Кнопопопочки.
И ребята мои, мастерюги, которым цены нет, национальное богатство, как сказал про них один добрый и, главное, понимающий человек, асы, понимаешь, удальцы-ребята, как пэтэушники на производственной какой-либо практике, и долбили стены, и тянули кабель, и бетонные унитазы, которые какой-то большой ученый специально для Сибири сообразил и которые, конечно, стали потом на куски разваливаться, меняли на фаянсовые, и сваривали какие-то кронштейны, подставочки, крючочки… И по палатам вместе с разводкою из трубок оставляли, как трофей, кислородные баллоны с меткой нашей бригады — с моими, выходит, инициалами. И чуть ли не со слезами отдавали другое годами накопленное добро…