Тот же спектакль был разыгран перед изумленным комбригом. Кичкин, якобы в беспамятстве, поднес горсть ко рту, сделал несколько судорожных глотательных движений, страшно скривился и, опустив руку, незаметно бросил букашку на пол.
Изумление на лице комбрига сменилось выражением почти физического страдания. Некоторое время он, видимо, боролся с тошнотой. Наконец просипел полузадушенным голосом:
— Вы с ума сошли! Вон отсюда! Выплюньте сейчас же эту гадость! Да рот прополоскать, рот!..
Торжествуя, Кичкин опрометью кинулся из каюты…
Фокус с букашкой был обсужден наедине с Петровичем.
— Школярские замашки! — сказал Петрович с осуждением, но по голосу можно догадаться, что он сдерживает улыбку. — А ведь ты не школяр, Генка. Ты — офицер.
— Уж и пошутить нельзя!
— Над командиром? При исполнении своих служебных обязанностей? Счастье твое, что комбриг не понял фокус с букашкой. Нет, попомни мое слово: спишет он тебя с корабля!
Молчание. Кичкин обдумывает нависшую над ним угрозу.
— За что это списывать меня с корабля? — обиженно бурчит он. — Я же воюю. И, по-моему, не хуже других… А насчет букашки правильно: допустил глупость, согласен. Но ты пойми, Петрович: монотонность этого траления нашего заедает. Ну и… ошибешься иной раз…
— Да брось ты, ей-богу! Завтра к Железным Воротам подойдем. Ты развеселись! Название-то какое — Железные Ворота! А что у тебя дальше на карте?
— Катаракты, — неохотно отвечает Кичкин. — Ворота — это только вход в Катаракты.
— Вот и протиснемся всей бригадой через эти Катаракты. А потом опять равнина, раздолье. И до Белграда уже рукой подать. Как село-то, забыл, называется, за Катарактами?
— Молдова-Веке…
…Никогда больше не забудет Петрович названия села по ту сторону Катарактов. И не он один. В бригаде все до конца дней своих будут помнить Молдова-Веке, потому что там встретят их тупые удары взрывов и оранжевая, горящая, стремительно несущаяся навстречу вода…