— Латум! — провозгласили хором братья Звездопада.
Н’фирия увидела, что тела людей были покрыты строчками непонятных глиф, они поднимались с колен, держа в руках кинжалы и устремлялись навстречу чудовищам вслед за Хиасом.
— Куда ты их повёл, безумец?!
— Не ради ли господина Сирли ты осталась, добрая воительница? — ответил тот вопросом на вопрос. — Иди за нами! Элрог направляет!
— Безумцы! Вы все!
Но всё же Н’фирия пошла за монахами сквозь мутную снежную пелену.
///
Когда его противник рухнул, огромная сила швырнула наёмника вперёд, он кувыркался по обломкам разорённых жилищ, ломая кости, рассекая кожу в кровь. Наконец этот калейдоскоп боли остановил вращение. Кельвин разлёгся среди истоптанного грязного снега и осколков чужих жизней, видя только на мгновение вперёд. Земля дрожала от приближавшихся шагов, вой чудовищ перекрывал голос ветра.
— Стар я стал, да немощен, — прошептал наёмник самому себе, не понимая, сохранилось ли в нём ещё хоть немного жизни, или пора уж покидать разрушенный сосуд.
Яд чудовища точил его потроха, злой огонь тёк по венам. Кельвин закашлялся, едва не захлебнувшись кровью. Видимо, то был конец. Вот, значит, как всё произойдёт.
В молодости наёмник услышал изречение, которое запомнил, и которое попытался сделать своим кредо: «живи так, чтобы о тебе пели похабные песни; умри так, чтобы о тебе слагали легенды». На смертном одре стало видно, что не получилось, но он и не жалел. Боль утихла, стоило прикрыть волшебный глаз и увидеть перед собой лицо Самшит. Кельвин чуть улыбнулся, когда вспомнил вкус её губ, тепло, гибкую, но нежную силу. Он умирал, потому что решил стать между Самшит и её врагами, — может ли мужчина выбрать смерть лучшую, чем во имя женщины, достойной этого? Нет, никогда…
Необычайное чувство покоя воцарилось в нём. Ни страха, ни судорожной жажды продолжать дышать, никаких сожалений, только умиротворение. Он сам выбрал свой путь и все его поступки, все выборы, привели к этому месту и этому исходу. Ничто, не случившееся, уже не случится, и то — благо.
Подступая к Кромке, он всё же почувствовал движение рядом. Отточенные рефлексы не давали покоя и левая, не сломанная рука потянулась к третьему клинку, будто галантерейщик ещё собирался сражаться. Он открыл волшебный глаз чтобы увидеть над собой нечто ужасное, непотребное, оскорбляющее взгляд.
Белый орк походил на восставшего мертвеца, пена разъела почти всё его лицо, растворила зубы, плоский нос; от нижней челюсти ничего не осталось. Яд проел гортань и опалил грудь, обнажив части ключиц и рёбер. Только глаза надо всем этим безобразием остались прежними: тёмными, холодными. Окровавленные пальцы с лопнувшими перепонками пришли в движение: