– Потом, ничего не помню – даже самого взрыва, только летящую в небе чью-то папаху. Потом, удар об что-то твёрдое и всё куда-то проваливается – ни бойцов, ни лошадей, ни папахи. Сколько времени продолжалось моё беспамятство? Минуту, часы, сутки, годы, века…? Я не знаю… Мне холодно. Я лежу в грязи. Всё мое тело, все его поры насквозь пропитаны болью и грязью. Липкая, холодная, она пластами накатывается на грудь. Мне больно, я задыхаюсь… Хочется выть от тоски, громко вопить о спасении. Но из горла судорожно выталкиваются короткие лающие стоны…
Должно быть, я рассказывал с должным выражением: слушатели, аж рты – как вороны с сыром раскрыли!
– Кхе, кхе, – закашляв, товарищ Кац прервал поток моего сознания, – так Вы значит, находились в госпитале, когда…
– Открываю глаза – передо мной чье-то худое с бородкой лицо. Рядом койки, на них люди – покрытые чем-то белым. По стенам ползают тревожные блики одинокого фонаря. Я в больнице… Я болен… Я среди живых. Скорее бы забыться и заснуть. И, снова впадая в длительное забытье, я слышу голос: «Пусть спит».
– Снова просыпаюсь – чья-то рука заботливо утирает моё лицо полотенцем, поправляет сбившуюся подушку и на минуту задерживается на моем увлажненном лбу. Я не могу пошевелиться, мои руки отказываются мне повиноваться. «Где я?», – спрашиваю. «В пятом Виленском госпитале, – отвечает медсестра, – уже две недели с тобой возимся. На вот выпей, товарищ и дожидайся прихода доктора…».
– Кхе, кхе…, – снова Кац, закашлявшись от крепкого самосада, – расскажите, как Вы попали в плен к белополякам.
Переведя дыхание, продолжаю:
– Сквозь сон как-то слышу: «Та, та, та-та, та-та…» – отстукивает пулемет где-то совсем близко. Первая мысль: неужели мой бред продолжается? Пробую поворачивать голову во все стороны. И меня сразу поражает какая-то настороженная тишина. Все заняты только собой, своими мыслями и деловито-озабоченно прислушиваются к доносящимся звукам. Значит – это явь. Здесь – выздоравливающие бойцы и я между ними. А за слегка дребезжащими стеклами – фронт с привычной музыкой пулеметов и пушек, которая приближается все ближе и ближе.
– …Тревога охватывает всех находящихся в палате. Бородатый сосед с тату… С татуировкой на руке, порывисто наклоняется в мою сторону и приглушенно говорит: «Подходят, сукины дети. Значит, нам – крышка». И, не дожидаясь ответа, обращается с такими же словами к другому соседу. В палату торопливо входит бледная сестра и произносит нарочито спокойным голосом: «Товарищи, без паники! В двадцати верстах от города появился польский отряд. Его отобьют сегодня же. На то война…».