В первом сражении Людовик IX принудил англичан очистить Тельбургский мост, что дало ему возможность перейти Шаранту. Спустя два дня он снова встретился с врагом под стенами Сента (22 июля 1242 г.) и разбил его наголову. Впечатление, произведенное этой победой, было несравненно важнее, чем само сражение. Генрих III во всю прыть ускакал из Сента, бросая по дороге свой багаж, утварь из своей часовни и реликвии. Он остановился лишь в Бле, а почувствовал себя в безопасности лишь за Гаронной, в Бордо. Как и всякий побежденный, он обвинял своих союзников в предательстве и особенно проклинал графа Маршского; он написал императору Фридриху II жалобное письмо, в котором признавался, что «переехал в Гасконь, так как, не желая рисковать жизнью, не мог оставаться среди вероломного и неразумного населения Пуату». Людовик IX готовился идти на Бордо, но в Бле заболел, и дизентерия начала косить его армию. Он считал свою победу достаточной и только пожал ее плоды. Потеряв надежду на спасение, Гуго Маршский вместе с женой, надменной королевой Изабеллой, и двумя сыновьями отправился к победителю и пал к его ногам. Людовик предписал им тяжелые условия; в Пуату навсегда было восстановлено капетингское владычество, и принц Альфонс оставлен в нем неограниченным правителем.
Юг участвовал в восстании. В Авиньоне были убиты два инквизитора; графы Тулузский и Фуаский напали на королевское сенешальство Каркассон. Но здесь, как и повсюду, известие о победе при Сенте сразу остановило мятеж. Оба графа, которым с одной стороны грозили королевские чиновники Лангедока, с другой — северная армия, опасаясь нового крестового похода, отдались на полную волю короля. Лоррисский мир (1243) лишь возобновил для лангедокских феодалов те унижения, которым подверг их договор, заключенный в Мо. «С этого времени, — говорит летописец Гильом де Нанжи, — французские бароны более ничего не предпринимали против своего короля, помазанника Господня, ясно видя, что рука Всевышнего содействует ему».
Опасным врагом оставался еще только герцог Аквитанский, потому что он мог отстаивать свою феодальную независимость силами целой монархии. Людовик IX поспешил заключить с ним перемирие, слишком любя мир, чтобы затеять борьбу не на жизнь, а на смерть, и будучи готов на всякие жертвы, чтобы получить возможность осуществить свой план крестового похода. После возвращения в свое государство (1254) он мог бы без большого труда воспользоваться необыкновенно удобным поводом, который представился ему тогда, чтобы покончить с англичанами и прогнать их на остров. Генрих III, ослабленный восстанием гасконских феодалов и еще более — восстанием английских баронов, был не в силах защищаться. Король вроде Филиппа Августа наловил бы рыбки в этой мутной воде. Но Людовик IX стоял выше обычных политических приемов: традиции деда он противопоставил свое собственное чувство права. Законность приобретений Филиппа Августа казалась ему не вполне установленной, и христианская совесть не позволяла ему отнять у сына Иоанна Безземельного то, что еще принадлежало ему на французской почве. Он не только пренебрег случаем взять Бордо и Гасконь, но 28 мая 1258 г. он добровольно уступил своему сопернику некоторые из завоеванных областей: Перигор, Лимузен, Керси, часть Сентонжа и часть Ажена. Взамен английский король безусловно отказался в его пользу от всех остальных континентальных владений Плантагенетов, призвал за ним суверенитет над Бретанью, Овернью, Маршем и Ангумуа и формально принес ему вассальную клятву за герцогства Гиень и Гасконь. Таков был этот знаменитый парижский договор, против которого так негодовали политики еще при жизни Людовика IX и который, одобряя или осуждая, исследовали столько историков. Можно признать, что неудобства этого договора уравновешивались его выгодами; но главной целью Людовика Святого было успокоить свою совесть и восстановить справедливость. Он не знал других политических правил: всякий договор, подписанный им, должен был прежде всего быть орудием мира.