Видя, что никто не горит желанием выдвинуть свою кандидатуру, Кнут приказал тянуть жребий, потому что не чувствовал за собой достаточной силы, чтобы теперь решать за всех. Он выдрал у Старины Билла изо рта соломинку и разломал ее на четыре части. Вытащив вторую соломинку, как по волшебству появившуюся во рту Старины, он разломал и эту на четыре части. Когда же во рту Билла появилась третья соломинка, Кнут приказал Джеку Решето хорошенько его потрясти и тот, схватив старика за ногу своей огромной, словно бревно, обезьяньей лапой, перевернул его вверх-тормашками, поднимая в воздух, и принялся трясти. В последующие несколько секунд старик похудел на табакерку и целый сноп сена, высыпавшийся из его карманов, рукавов, штанин и даже из соломенной шляпы. Теперь на всех головорезов соломинок хватало даже с избытком, и бандиты начали тянуть.
Первый раз тянули за то, кому лезть на первый утес по спущенной Миражом веревке. Процедура вытягивания соломинки повторялась до тех пор, пока половина банды не оказалась наверху. Так получилось, что Кнуту выпало лезть на вторую, тогда он сломал свою соломинку надвое, с вызовом при этом глядя на своих людей, и все же полез на первую, даже при помощи веревки одолев утес с большим трудом.
Дальше начали определяться, кто же все-таки больше орел среди неудачников-червей. Так как Кнут был наверху, оставшиеся внизу едва не перессорились между собой, — вытягивание жребия здесь оказалось бесполезным. Они кричали, размахивали руками, набрасывались друг на друга с кулаками, зачем-то приводя порой далекие от логики аргументы, — вся эта вакханалия продолжалось до тех пор, пока, наконец, чья-то мозолистая рука не отцепила от седла вторую веревку. Все тут же умолкли и принялись смотреть, как бывший каторжник будет карабкаться на стену. Кнут обрадовался, надеясь, что Кавалерия сбрендил и в процессе подъема упадет, свернув себе шею или сломав хребет, но не позволил себе праздновать раньше времени и с нетерпением ждал, что будет дальше. Когда Кавалерия перед тем, как лезть, набросил моток веревки себе на шею, закрыв ее, как воротником, Кнут обрадовано рассмеялся: — А, висельнику нетерпится закончить начатое, я погляжу? Тем лучше для меня! Эшафотом ему послужит утес, а палачом — высота!
Голыми руками карабкаясь на скалу, Кавалерия двигался совсем не так, как Мираж: когда лез плут, казалось, что вверх поднимается тоненькая струйка дыма от сигареты с мундштуком, пущенная из губ высокородной дамы, так плавно это было. Когда лез каторжник, — взбирался дикий зверь! Он набрасывался на утес, как тигр набрасывается на буйвола, даже во время шторма океанические волны не атакуют берега сильнее. Кавалерия лез рывками, иногда замирал, приготовившись к прыжку, а после совершал сразу несколько движений, предварительно рассчитав их у себя в голове.