Это не вышло, благодаря физической недосягаемости. ‹…›
Убийце все равно, кого он убивает. Он потому и убийца, что не различает человеческих лиц. Но мы должны помнить: убив Набокова, он убил великого человека.
Это опять сознательное, точное слово; определение, на котором я настаиваю.
У каждого времени свой гений, свое личное влияние. В наши дни великим не будет ни завоеватель, ни общественный деятель, ни художник, ни ученый, ни поэт. В наши дни велик лишь тот, кто до конца остается единым, единственным, верным себе и своей внутренней правде; тот, кто воистину остается самим собой.
Он и умирает своей смертью, такой высокой и достойной Человека, какой умер Набоков.
Про него действительно можно сказать, что он попрал смертью Смерть. Не он убит, не он мертв – мертв его убийца.
Это только мы, несчастные, слабые, еще не видим, что убийца уже мертв.
Скоро увидим, узнаем. Он, Владимир Дмитриевич Набоков, уже знает теперь все.
Граф Толстой в заметке «Рыцарь» горевал не менее искренне:
Потрясенное сознание, протестуя, не веря, не допуская, вызывает у меня живой образ живого человека. Я его вижу: рослый, красивый, гордый, быть может, слишком не по нынешним временам красивый и гордый человек, из породы отменных, отмеченных русской расой: Владимир Дмитриевич Набоков. Человек с высокой душой, с возвышенным умом. Про таких людей говорят старевшее ныне слово – Рыцарь. Да, я знаю, жил он мужественно и честно и умер так, как умирают люди, имя которых заносится в золотые списки бессмертия: защищая чужую жизнь своего политического противника. Когда он схватил убийцу за руку, – людишки, эти все друзья, борцы, благороднейшие личности, исчезли, как пыль. В опустевшей зале боролись рыцарь и убийца. И другой убийца подошел к рыцарю и выстрелил ему в сердце. Черные руки, черные не от земли, не от работы, – от черной, скипевшейся в ненависти крови, – протянулись за новой жертвой, отняли высокую жизнь. Вы, стрелявшие сзади, убиваете самих себя. Ваше дело – черное, проклятое. И смерть Набокова лишь с новой силой поднимет сердца на защиту от черных рук Великомученицы России.
Не-Буква вспоминает:
В последний раз я слушал речь В. Д. Набокова в Париже на национальном (бурцевском) съезде. Его речь, как всегда блестящая по форме, была посвящена полемике с П. Н. Милюковым – «теперь много говорят о заветах революции» – говорил В. Д. Набоков своим слегка грассирующим бархатным тембром: – «я предпочел бы говорить не о «заветах», но именно о завещаниях революции, ибо завещание предполагает желанную в этом случае смерть субъекта». Не время у свежей могилы говорить о политике, но всю жизнь достойную и значительную В. Д. Набоков служил именно заветам революции. Последние годы сломили его психологию, как и у многих, многих иных, и вместо заветов он пытался мечтать о завещании революции, пытался идти вправо по пути к монархистам. И вот, – не только жестокая и предательская, но еще и бессмысленная, тупая пуля монархиста, справа, и нет талантливого полного сил и жизни В. Д. Набокова