.
Немецкий журналист Э. Йенни отмечал:
Ход убийства оказался весьма символичным для обоих. Когда в зале прогремели выстрелы, Милюков упал на живот и cпрятался. Набоков, который, в отличие от Милюкова, никогда себя не выпячивал, смело бросился вперед навстречу стрелявшему и закрыл товарища по партии. Для русской эмиграции кончина Набокова – невосполнимая утрата. В то время, как Милюков везде, где бы он ни появлялся, склочничал и сеял раздоры, Набоков нашел в себе силы объединить левую гражданскую эмиграцию и привести ее к нужной точке зрения. Его дальнейшая работа, из-за благородства его личности и духовной силы, сулила многое как будущему России, так и плодотворному сотрудничеству немецких и российских политиков, основанному на взаимопонимании. Следует опасаться, что в дальнейшем деловитый интриган Милюков сможет беспрепятственно наносить урон своей партии и крепости российской гражданской политики[103].
24 мая 1922 года в Париже, в зале Юридического общества, состоялся торжественный вечер памяти Владимира Набокова. Подобные вечера проходили в других городах и не только в тот год – к примеру, памятные встречи прошли в Праге в 1923 и 1924 годах, но они были организованы скорее ради Елены Ивановны Набоковой.
А в Париже через два месяца после трагедии в берлинской филармонии барон Нольде произнес громадную речь, озаглавленную «В. Д. Набоков в 1917 году». Она была опубликована в том же 1922 году в сборнике «Архив русской революции», том VII. «Архив» издавал Иосиф Гессен. С тех пор речь Нольде полностью не переиздавалась, в интернете можно найти лишь один пассаж.
Вот фрагменты речи (полный текст – в Приложении 3) барона Нольде:
Наблюдая его на пространстве двух десятков лет, я всегда поражался тем, что Набоков всегда был равен самому себе. Эту особенность его умственной и нравственной фигуры подтвердят все, кто близко его знал и кто его любил и понимал. В нем была редкая жизненная логика, укрепляемая выдающимися качествами самообладания и душевного равновесия. ‹…›
Набоков, как и вся политическая группа, к которой он принадлежал, не был повинен в событиях, вызвавших падение старой русской власти. Но с первой минуты, когда выяснилась неминуемость этого падения, в нем, как и в других людях его политического круга, – стало ясно сознание ответственности за открывавшееся политическое наследие. ‹…›
Его не занимала отвлеченная схема революции. От служилых предков он унаследовал совершенно конкретное знание русской государственной машины. Он боролся с начала века за ее перестройку, но он знал, что под предлогом перестройки нельзя было остановить ее и движение и что сломавшиеся ее части надо было, не теряя ни одной минуты, заменить новыми. ‹…›