Я вспоминаю ежегодные вечера памяти Толстого, устраивавшиеся в Петербурге Литературным Фондом. Вспоминаю внимательную и чуткую аудиторию, в которой была представлена вся Петербургская интеллигенция, публицистика, литература, вспоминаю на эстраде знакомые, популярные фигуры моих друзей, Л. Ф. Пантелеева, С. А. Венгерова, Ф. Д. Батюшкова… Четыре года прошло со времени последнего такого вечера. Ни одного из названных мною лиц нет в живых, другие в изгнании, и лишь немногие продолжают в Советской России влачить скудное и тяжелое существование. И представляется, что прошел долгий, долгий срок, полвека словно легло между тогдашним и сегодняшним днем. Никто из нас не знает, что сейчас делается в Ясной Поляне. Вдова Толстого умерла, любимая дочь его сидит в тюрьме[143], если ее по случаю десятилетия не «амнистировали», не отпустили. И в памяти встают два мрачных стиха Фета:
«Трава поблекла, пустыня угрюма,
И сон сиротлив одинокой гробницы»[144].
Из нашего хмурого далека мы сегодня возлагаем на эту гробницу наш венок.
И мы войдем сейчас в волшебный мир Толстовского творчества. Вечные образы оживут перед нами в устах гениального Моисси[145], в устах наших художников сцены. И в воскрешении этого бессмертного прошлого мы найдем отраду и минутное забвение горьких мук нашего скорбного настоящего.
ЗЛОВЕЩИЕ ПРИЗНАКИ
Третьего дня, помещая телеграмму о произведенном будто бы покушении на «Кремлевского мечтателя»[146], мы напомнили, что к сведениям этого рода надо относиться с осторожностью. Как в старое время, при режиме бюрократического самодержавия, раздувались, а порою прямо создавались революционные комплоты[147], кормившие охранку и департамент государственной полиции, так и теперь, нужно оправдать – хотя бы в глазах Европы – существование учреждения, возглавляемого симпатичным другом г-жи Шеридан[148] с плачущими глазами и милой улыбкой – беспощадным, не знающим жалости Дзержинским. Это – одна цель. Есть еще и другая, тесно связанная с первой, но несравненно ужаснее. Вчерашнее сообщение об официальных советских заявлениях проливает яркий свет и на советскую психику, и на советские замыслы.
Появились известия о террористических планах различных зарубежных «контр-революционных» – по большевистской терминологии – групп, и Советское правительство спешит официально заявить, что оно «в случае таких покушений, окажется вынужденным подвергнуть суровым репрессиям многочисленных представителей контр-революционных организаций, буржуазных партий и белой гвардии, находящихся в его руках и рассматриваемых им в качестве заложников».