Третьего марта Набокова пригласили на Миллионную улицу, в квартиру другого князя Михаила – Путятина. Там собрались члены Временного правительства и Временного комитета Государственной думы, прибыл и сам Великий князь Михаил Александрович. Пришедшие обдумывали и составляли акт об отречении Михаила, точнее, о непринятии им престола. Ранее черновик составил Николай Виссарионович Некрасов (кадет, депутат двух последних созывов Думы), однако первый вариант текста следовало существеннейшим образом переработать. В подготовке акта по инициативе Набокова участвовали специалист по государственному праву барон Борис Нольде, а также депутат Думы трех последних созывов националист Василий Шульгин (человек удивительной судьбы, уехав в 1920-м, как и Набоковы, из Крыма, Шульгин поселился в Югославии, откуда в 1944-м был насильно вывезен в СССР, приговорен к 25 годам лагерей за «антисоветскую деятельность» и освобожден после смерти Сталина в 1956-м. В результате дожил до 98-летия, скончавшись во Владимире).
Акт о непринятии престола князем Михаилом – в чистовике написанный, кстати, рукой Владимира Дмитриевича Набокова – с юридической точки зрения был документом крайне неоднозначным. В тексте оговаривалось, что полнота власти должна была отойти Временному правительству (а не Думе), но Набоков указывал, что Михаил Александрович, не приняв «верховной власти», не мог давать никаких распоряжений о дальнейшем распределении властных полномочий. Но собравшиеся «не видели центра тяжести в юридической силе формулы, а только в ее нравственно-политическом значении». Акт об отказе от престола должен был фактически превратиться во временную конституцию.
В тот же вечер Набоков встретился с Милюковым и, во-первых, показал ему текст заявления Михаила, а во-вторых, уговорил своего товарища не покидать Временное правительство, к чему Милюков в те дни очень даже склонялся. «Для меня, конечно, не было никакого сомнения в том, что, если бы Милюков настоял на своем решении, результатом были бы самые серьезные – может быть, даже гибельные – осложнения. Не говоря уже о впечатлении разлада с первых же шагов, о последствиях для [кадетской] партии, которая была бы сразу сбита с толку, – о тяжелом положении остающихся министров-кадетов, – с уходом Милюкова Вр. Правительство теряло свою крупнейшую умственную силу и единственного человека, который мог вести внешнюю политику и которого знала Европа. В сущности, этот уход был бы настоящей катастрофой»[53], – писал Набоков.
На следующий день «оставшийся» Милюков предложил Набокову занять пост финляндского генерал-губернатора, но он отказался, приняв вместо этого пост управляющего делами Временного правительства. Поступок этот был сколь неприметный, столь и великий: конечно, у Набокова было здоровое желание реализовать свои амбиции, заняв наконец-то кресло министра юстиции, к которому он давно был готов абсолютно по всем критериям. Но на эту должность уже определили социалиста Александра Керенского (решение это было скорее конъюнктурным, чем профессионально обоснованным). Очевидно, ВДН был разочарован таким развитием событий. Но он понимал, что, как бы это пафосно ни прозвучало, дело важнее личных притязаний. Поэтому он стал управделами – пост был непрестижным, работа предстояла неброская (а также недолгая и бессмысленная, но об этом Набоков тогда не догадывался), но никто другой ее бы не сделал.