Но хаос, царивший в те дни в Петрограде, на сей раз сыграл на руку задержанным: 27 ноября их внезапно отпустили. Лично Набокова, по его признанию, это не очень обрадовало, так как ему, да и всем остальным, было понятно, что это случайность, и сегодня они свободны, а завтра…
Как, впрочем, и произошло. Почти.
Освободившись, члены комиссии хотели составить заявление о произошедшем, но решили собраться на следующий день, 28 ноября, что и сделали. Их заседание в Таврическом дворце постоянно прерывали, входил комендант, приводил вооруженных солдат, которые, как казалось собравшимся, готовы приступить к принудительному разгону заседания, но до применения силы в тот день все-таки не дошло. Около двух часов дня члены комиссии разошлись по домам.
Назавтра, 29 ноября 1917 года, Владимир Дмитриевич Набоков около 10 утра в обычном, хотя и небезоблачном, настроении направился в дом Леонтия Брамсона, товарища по комиссии. Ее члены намеревались продолжить консультации, но по дороге Набоков прочел декрет, в котором партия конституционных демократов объявлялась вне закона, а ее руководство – подлежащим аресту. ВДН успешно добрался до Брамсона, где его встретили удивленными и радостными криками – все считали, что он уже в тюрьме. Но судьба и здесь была на стороне Набокова.
Впрочем, положение было сквернейшим и опаснейшим. Оставаться в городе он уже не мог: последние надежды исчезли, испытывать фортуну дальше смысла не имело. Посовещавшись со знакомыми, Набоков по телефону отдал некоторые распоряжения кому-то из своих помощников, «по невероятной случайности без труда» купил в конторе билет в вагон первого класса до Симферополя и в спешном порядке уехал из Петрограда. Навсегда. В его неоконченных воспоминаниях «Большевистский переворот»[63] содержится трогательная фраза: «…я вышел из дому ‹…› далекий от мысли, что я больше не переступлю его порога – ни в 1917 году, ни, вероятно, в 1918 году…»
…Ни в 1919-м, ни в каком-либо еще году, с грустью добавим мы.