Иаков приказал потрясенным шаушам поднять офицера, дал выпить пару капель напитка, содержавшегося в выдолбленном сердолике, и сказал его людям:
— Унесите его; скоро он придет в себя. Но помните о том, что вы видели, и скажите дею, что сильным мира сего не стоит связываться с силами сверхъестественными.
С тех пор дей начал относиться к Иакову с глубоким почтением.
Весь же Алжир избегал старца; тот ни с кем не общался и никому не мешал.
По улицам он ходил, согнувшись вдвое, опираясь на большую черную палку, едва не касаясь земли длинной бородой, бородой, почтенной, шелковистой, ухоженной и столь белой, что она ослепляла не хуже чистого снега.
Череп столетнего старца тоже поражал воображение: совершенно лысый, он был весь в шишках, которые располагались неравномерно и походили на наросты.
Физиономия его напоминала, если можно так выразиться, лик скелета — похожая на пергамент, стертая в одних местах, ороговевшая в других. Маленькие, глубокие, мигающие и сверкающие урывками, словно глаза волка в сумерках, очи его покоились в глубоких впадинах, под удивительно пышными ресницами.
Руки его постоянно трещали, хрустели и бряцали косточками; кожа, мозолистая и шероховатая, собиралась узелками — такие можно увидеть на лапах грифов; ногти походили на когти.
Короче говоря, Иаков был своего рода живой и ходячей мумией, производившей на тех, кто видел его впервые, мрачное впечатление, и напоминавшей мертвеца, иссохшего в могиле и поднявшегося из склепа в мир живых.
Таким был человек, неподвижно стоявший у подножия форта.
Внезапно вдали прогрохотала пушка; молния прочертила пространство.
Рейд осветился от мыса к мысу, и Алжир пришел в непередаваемое волнение.
Все жители города — матросы и солдаты, мужчины и женщины, старики и молодежь — устремились на набережные.
Начиналось морское сражение.
Но кто это был?
Какой корсар сошелся в схватке с французской флотилией, преграждавшей путь в порт?
За первым пушечным выстрелом последовал второй, затем третий, затем послышались бортовые залпы.
Оставаясь невозмутимым, еврей вглядывался в море.
Вскоре он прошептал:
— Это он.
Но ни один мускул непроницаемого лица не вздрогнул, выражая обеспокоенность или надежду. Разве что его пес поднял голову, вдохнул воздух, жалобно взвыл и, полаяв немного, успокоился.
Канонада становилась все более ожесточенной, и еврей пробормотал:
— Держится уже довольно долго. — Он нахмурил брови. — Парочка залпов — это бы куда еще ни шло, но не настоящее же сражение!.. Я ведь запретил ему вступать в бой с кем-либо!..
Он выпрямился, и его изможденная рука вытянулась в направлении эскадры, которая вела огонь из всех орудий.