Он отпустил крышку, позволив ей захлопнуться, и резко обернулся.
То была огромная борзая Иакова, пожелавшая из-за плеча юноши заглянуть в коробку, чтобы узнать, что в ней содержится.
Иаков рассмеялся.
Но гадюка выскользнула из ящика, и старый еврей это заметил.
— Заберись на кресло с ногами! — спокойно сказал он Паоло.
— А ты?
— За меня не переживай.
Змея исчезла.
Иаков принялся громко и пронзительно насвистывать некую диковатую мелодию, сопровождая ее постукиванием палки по столу, что немного напоминало игру негров на дарбуке.
Своеобразная музыка неприятно действовала на нервы, но в то же время наполняла душу ощущениями странного шарма.
Гадюка тотчас же выползла из-под какого-то шкафа, высунув сначала голову, а затем и туловище, и стала виться вокруг старика; остановившись перед ним, она судорожно заколыхалась, приподнялась на задней части тела и начала раскачиваться в такт.
Еврей ускорил такт своего горлового пения; и рептилия закачалась еще неистовее; временами, словно изнемогая, она оседала, но потом одним рывком восставала и принималась корчиться с новой силой.
Между двумя посвистываниями Иаков быстро бросил юноше:
— Хватай ее и клади в коробку; закрепишь ее там при помощи проволоки.
Паоло посмотрел на него испуганным взором.
— Хватай же! — повелительно повторил еврей.
Но Паоло был не в состоянии даже сдвинуться с места.
Тогда Иаков схватил свою палку и, не переставая свистеть, застучал ее по паркету.
На зов его прибежала одна из внучек, та, что так странно смотрела на Паоло.
Иаков взглядом указал ей на продолжавшую танцевать рептилию.
Девушка наклонилась, чтобы подобрать змею, но Паоло, преодолев свой страх, опередил ее и схватил гадюку за туловище; продолжая наклоняться вправо и влево, рептилия извивалась в его руках, с полузакрытыми глазами напоминая пришедшего в экстаз меломана.
Паоло, должно быть, смертельно побледнел; соприкосновение со скользкой гадюкой внушало ему глубочайшее отвращение. Бросив мерзкую рептилию в коробку, он быстро закрепил ее латунной проволокой.
— Готово, — промолвил он наконец.
Иаков, вместо того чтобы резко замолчать, понизил тон постепенно, и Паоло показалось, что последние ноты его мелодии донеслись до него с расстояния не менее чем в лье; с этой призрачной дистанции они казались непередаваемо нежными.
Слушая, он смотрел на девушку, которая, как и в первый раз, облокотилась на кресло старца.
— Ноэми, — сказал тот, когда все закончилось, — этот француз только что сподобился ради тебя на храбрый поступок; пусть он и не подвергался никакой опасности, ты должна его отблагодарить, так он скорее предпочел бы броситься в огонь, чем коснуться гадюки. Подай ему руку для поцелуя и оставь нас.