Парфений
Интересно, как брат Иларий пишет о прогрессе. Тогда это слово только входило в моду, и хронист его по возможности избегает. Слово ему явно не нравится: на Острове оно появилось с первыми бомбами.
Помню одну нашу беседу с Иларием. Он сказал тогда, что главное историческое событие – это воплощение Христа. Оно уже произошло, и всеобщая история больше не имеет серьезных задач.
– Теперь это всеобщая история удаления от Христа, – сказал Иларий.
– Удаления во всех смыслах? – уточнил я.
Он кивнул:
– Может быть, даже так: история всеобщего удаления от Христа. Теперь надежда на личную историю.
Когда в другой раз Иларий сказал, что история пошла по ошибочному пути, Ксения спросила, зачем же он тогда ее пишет.
– Я пишу историю ошибки, – ответил брат Иларий.
Сегодня мы с Ксенией его вспоминали. Он ушел из нашей жизни навсегда. Маленький, рыжий, с плохо растущей бородой. Так выглядели враги прогресса.
В лето десятое совместного правления Парфения и Ксении на Острове построили железную дорогу. Она пролегла с Севера на Юг, связывая две части нашей державы. Правящая чета пригласила меня, смиренного летописца, на открытие, и мы проделали этот путь в дорожной беседе. Дорога шла через Лес, который некогда был местом сражения Севера и Юга.
И думалось мне: сколь просто ныне преодолевать этот Лес. В окне он видится картинкой, а в ту давнюю войну грозил опасностью и смертью. Вот, думалось, в одном поезде едут потомки ненавидевших друг друга, теперь же от ненависти не осталось и следа. Одна лишь радость совместного движения. Наши вагоны влек железный конь, он обдавал нас дымом и паром. Своею мощью вызывал у едущих страх, но вместе и гордость за высоту человеческого духа, объединившего своим изобретением столь разных людей.
Семь лет как нет взрывов, подсчитывал я на ходу, и если для поддержания спокойствия надо объединиться вокруг паровоза, то пусть будет так. В конце концов, все ныне говорят о прогрессе. Может, вопреки ожиданиям и окажется, что посредством продвижения в технике умягчаются злые сердца и просветляются помраченные умы?
В лето двенадцатое княжения благоверных Парфения и Ксении некто Максим устроился в княжеский Дворец столяром. Умел Максим из цельного дерева вырубить стул, и до сих пор его стулья по мастерству непревзойденны.
Что же до того, что с недавних пор предпочтение стали оказывать венским изогнутым стульям, то это не только не отменяет красоты Максимовых, но, напротив, даже оттеняет ее. А уж о прочности их излишне и говорить, чего только они не видели от преждереченного Максима: и полеты из угла в угол в минуту гнева его, и даже взрыв, который сам же устроил.