Гешев приводил ее на допрос всегда в конце какого-нибудь другого допроса. Елизавета «случайно» заставала в камере пыток последние мгновения драмы, когда агенты выносили оттуда обезображенных мужчин и женщин, а полицейские с ведрами воды отмывали следы крови на полу. Гешев всегда приводил ее на допрос, когда в камере предварительного следствия находился кто-нибудь из «более голосистых», как он любил выражаться.
— Прошу! — говорил он и подавал Елизавете стул и очень радовался, если на спинке оставались следы крови.
Однажды Елизавета заметила чью-то кровь на своих руках: она прикоснулась к столу. Побледнев, она сползла со стула, но ее подхватили и плеснули в лицо холодной водой.
Елизавета очень хорошо помнила, сколько раз их посещали советские товарищи, но на каждом допросе повторяла, что таких посещений было всего пять. Пять официальных посещений. На них присутствовали такие люди, как Говедаров. Она описывала внешность «опасных» гостей, пересказывала безобидные разговоры, которые они вели.
Гешев про себя решил, что он не пошел бы в дом к подчиненному, чтобы не подвергать его опасности. И все же Гешева раздражала ее откровенность: именно этим Пеева заставит его выпустить ее на свободу. Он не смог бы собрать обвинительные материалы против супруги Пеева, обязанной быть любезной хозяйкой в присутствии гостей своего мужа. Гешев допускал, что ей известно многое, но что именно, никак не мог догадаться. А пытки явно не дали бы эффекта.
— Пеева, давай договоримся. Твой муж рассказывает все, что мы требуем от него. И тебя можем заставить, но я все жду, что ты сама заговоришь. Не образумишься — живой отсюда не выйдешь.
Отпуская ее, он приказывал полицейским всю дорогу толкать ее и бить, упоминать имена арестованных, говорить о пытках, а прежде чем запереть, спрашивать ее последнее желание.
Елизавета понимала, что с ней «церемонятся» только потому, что вытягивают душу из ее мужа. Ей казалось, что ему приходится выносить и ее страдания. А она ничем не могла ему помочь. Елизавета боялась ошибиться в чем-нибудь. Она не знала, что ее ждет — это, кажется, меньше всего беспокоило ее. Лишь бы сын был здоров. Только его оставили бы в покое.
Трое или четверо суток после ареста Елизавета провела как в кошмарном сне. Потом все стало на свои места. Страх сменился упорством. А теперь, если Никифорова действительно арестовали, она могла составить себе точное представление о происшедшем и до известной степени оценить масштабы провала. Сама она решила придерживаться версии, что не посвящена в тайны мужа. Решила поставить на одну ногу и представителей власти, и подследственных, как одинаково приятных гостей их семьи, чтобы сохранить хотя бы что-нибудь из тайн, известных и ей, и Александру. Ничего другого ей не оставалось. Расслабление могло бы дорого обойтись ей.