— Господин генерал, я держусь за этот процесс по ряду соображений. Могу высказать их вам. Первое. Группа действовала против нас. Второе, господин генерал. Мы хотим доказать Москве, что все еще сильны в своем глубоком тылу.
С соседнего стола поднялся сияющий Дочо Христов. Он уже успел создать себе репутацию надежного друга Гитлера. Фюрер упомянул о нем в одном из своих выступлений. Не было секретом, что Бекерле успел вовлечь его в свою сферу. Злые языки говорили, что господин Дочо Христов был не только идейно связан с нацистами, и эта его идейность обходится довольно дорого адмиралу Канарису.
— Господа, позвольте отнять у вас несколько минут. — Он остановился перед фон Брукманом. Очевидно, Кочо Стоянов почти не интересовал его. — У меня есть новость для вас. Чудесная новость.
Чокнулись.
— Господа, регентский совет с удовольствием встретил мое предложение создать политическую опору режиму. Моя общественная сила явится его оплотом против какого-то Отечественного фронта.
Фон Брукман был информирован о намерениях Дочо Христова. Они были внушены Берлином не ему, а доктору Делиусу. Дочо притворялся наивным, хорошо зная, что исполнял лишь приказы, и его самовосхваление звучало неубедительно, даже зловеще на фоне предыдущего разговора.
— Господин Христов, как вы относитесь к Никифорову?
Дочо Христов прищурился. Покраснел.
— Я повесил бы его на воротах военного училища, чтобы юнкера колотились своей головой о его ноги. К сожалению, верховное руководство думает не так, как я.
Фон Брукман предложил выпить. Завтра утром он пойдет в суд в зал заседаний, чтобы следить за процессом. А эти господа — паук с когтями коршуна Христов и волк Кочо Стоянов — пусть пьют за высокие интересы своего отечества. Но ему не вырваться из рук фюрера. Оно отдано рейху.
Директор тюрьмы лично присутствовал при выводе подсудимых. Он приказал охране занять свои места почти за четверть часа до отправления.
Две закрытые полицейские машины стояли у выхода из тюрьмы. Целое отделение солдат с ружьями с примкнутыми штыками охраняло машины. Шесть тюремщиков, пять жандармов, один служащий из судебной палаты и два агента стаяли у выхода.
Эмил с улыбкой разглядывал небо, низкие облака, раскачивающиеся верхушки голых деревьев.
— Вот как нас уважают, — сказал он громко. — Эскорт, как у царя.
Директор тюрьмы не выдержал:
— Твоя голова, Попов, так и хочет скатиться с плеч! Много болтаешь!
Эмил не обратил на эти слова никакого внимания. Он был поглощен облаками. Небом. Уже осень. Чудесная осень. Последняя для фашистов.
Один из надзирателей проверял, кого выводили и кого уже он передал агентам в машинах: