Дипломат поднял голову:
— Верю.
— А расспрашиваешь. Ты колеблешься? Разумеется, Советская Россия создавалась не по мановению волшебной палочки. Сформулируем это иначе: срублено под корень ядовитое дерево прошлого, но вокруг него все еще нет-нет да и прорастут ядовитые побеги… И мы как будто только их и видим… либо только на них нам указывают… только они — объекты нашего внимания… Враги Советской России пытаются заставить нас видеть в ней только плохое.
Дипломат медленно застегнул свой пиджак, поправил галстук:
— Хочется повернуться спиной ко всему тому, что все еще составляет мой мир. Хочется надеяться, что я служу чему-то лучшему, чем «интересы короны и отечества»… А те незначительные сведения, которыми я тебя снабжаю, — самообман. Мне кажется, что я ничего не делаю. Разумеется, я понимаю, какую ценность представляют они для такого военного командования, как советское, и все-таки…
Пеев пожал плечами.
— Послушай, Янко, если бы мир был так резко полярен — белое и черное, я предложил бы тебе занять нейтральную позицию наблюдателя.
— Сашо, а предательство?
— Это слово употребляют и коммунисты, но они считают предателями дворцовую клику. Думаю, что не без оснований.
Дипломат вздохнул:
— Если бы мы еще с колыбели не были отравлены этим ура-патриотизмом… Послушай, это не колебание, а просто повторная оценка. Я очень нуждаюсь в тебе!..
Они шли рядом по тихому, слабо освещенному бульвару вдоль Перловской реки от стадиона «Юнак» к мосту Орлова. Полицейский, прищелкивая каблуками, шел им навстречу. Поравнявшись, придирчиво оглядел их и решил, что господа эти вовсе не похожи на врагов царя и господа бога…
— Я считаю, что пролетариат не должен прощать нам завтра то, что мы так долго мудрствовали над простейшей истиной: либо с ним, либо против него…
— Сашо, абсолютно верно. Даже больше того… Но зачем смешивать идеологические убеждения с практической деятельностью?
— Зачем? А что ты скажешь о другом: в тебе верноподданный, гнущий спину перед Кобургом, сосуществует с идейным другом пролетариата…
— Действительно гадость… А если все же… а если я подам в отставку?
— Нет, Янко! Получится так, что ты вроде бы дезертируешь из-за возможной опасности провала и боязни перед полицией. Никто не накажет тебя за эту слабость, но я думаю, что тебе будет трудно пережить моральную дисквалификацию подобного рода.
Двоюродные братья сидели в кабинете Пеева. Елизавета ушла в спальню. Она считала, что без нее Янко будет чувствовать себя свободнее.
С улицы доносился цокот копыт. Проехал конный патруль.
— А ты знаешь, Янко, какую огромную ценность для тебя и всего мира имеет это наше усилие: тебе вырвать самого себя, а мне моего друга из ада фашистской дипломатии?